“Окно” вместо “две­рей” 03.02.2015 19:56 – 10.11.2019 15:24

Заметки на полях истории

“Окно” вместо “две­рей”

3 Февраля 2012

----------------------------------------------------------------------

Вопреки всем притязаниям Русских, порожденным Петром Великим, Сибирь начинается от Вислы.

Маркиз Астольф де Кюстин

----------------------------------------------------------------------

Если задаться вопросом, как сформировалось в Русской куль­туре феноменальное сожительство противоречивых мен­тальных установок и целепо­лаганий, прежде всего, стоит отме­тить “заслуги” Петра Первого. Он, “духовный отец” “Ло­моно­совщины”, самовластно утвердил Русскую культуру сто­ять но­гами на двух раз­ных цивилизационных платформах. Но тяга Петра к наукам так и ос­талась его личным делом, капри­зом. Он предос­тавил и оставил по себе редкую воз­можность, не та­ясь, на официальных началах, в индивиду­альном порядке учится у Запада. Но не изменил при этом социальной сис­темы в целом, а скорее на­оборот, усу­губил её. Учеба и рукоделие царя в азиатской, ав­торитарной стране дело дорогостоящее и потребовало от её серьезного напря­же­ния сил и завинчивания гаек во всех её социальных механизмах. Беда не в том, о чем мечтал царь, поклонник Бахуса и токарного ис­кусства, а в том сколь привычными Азиатскими методами он осуществлял свою мечту. По­тешному вой­ску, “игре в Европу” вновь ока­зались нужны “хо­лопы”, а не “свободные граж­дане”, которым бо­роды не остри­жешь и палкой их не побьешь. (Представим себе в тоже время на минуту за подобным заня­тием Людовика XIV, наверняка оказавшегося бы после таких “номеров” в смири­тельной ру­башке и “железной маске”, чему на Западе, кстати, есть при­меры.) Он лишь соз­дал пре­цедент, ко­гда гор­стка лю­дей ото­рванных от общей массы со­циально (дворянские сту­пени та­беля о рангах) получила возможность отрываться от неё ещё и ду­ховно (разово под “акцию” записи в дворянское сословие попали ближайшее слуги царя, друзья по пирушкам, встре­чавшиеся царю на пути незаурядные простолюдины). За­имст­во­ванная на Западе просвещен­ность не редко укорачи­вала, ло­мала жизни тем, кто к ней прика­сался, но так и не спасла Рос­сию от превраще­ния в СССР, яв­лявше­гося по боль­шому счету паро­дией на царскую Россию – идей­ные плат­формы разъеха­лись, страна рухнула и в спрес­со­ван­ные сроки, заново пережила свой полу тысяче­лет­ний опыт.

Разительным проявлением многовековой под боком у Ев­ропы мимикрии Российской государственности, по старинному Азиатскому обычаю “несу­щей просвещение в массы” (ведь в стране “традиционного абсолю­тизма” публичная власть всегда ос­тается са­мой “просвещен­ной”), является периодическое пе­реписывание кон­ституции, чем функционально последняя ока­зывается сродни “бритью бо­род” и “ношению немецкого пла­тья”. В стране с атрофиро­ванными “гражданским сознанием” и “обще­ст­вом” единст­венным проповедником любых преобра­зова­ний все­гда ос­тава­лась пуб­личная власть, полностью мо­нопо­лизирую­щая эту прерога­тиву. Так было и при Иване Гроз­ном, и при Петре, и при Ека­терине, и при Павле, и при Алек­сандре І, и при Алек­сандре ІІ и пр., и пр.. На протяжении сто­летий пуб­личная власть как бы по-отечески пестует непонят­ливое и не­радивое населе­ние, как ему следует правильно жить и даже бороться за собст­венные права, которые иногда, предвари­тельно их кастриро­вав, она ему пре­доставляет с бар­ского плеча. А иногда и от­бирает обратно. И трудно найти где-либо ещё та­кое же коли­чество благочести­вых государственных дея­телей, которые бы, не покладая рук, так радели за счастье на­родное. (Вспомина­ются классические народные мифы о “тя­го­тах” сильных мира сего, которые они испытывали, претво­ряя в жизнь свои за­мыслы, об их “скромно­сти в быту”, “про­стоте в общении”.) Потому что нигде не было столь же рас­простра­нено рабство и хо­лопство. Революции сверху в России про­ти­востоит, зеркально отра­жаясь, “рево­люция снизу” на За­паде, где по­литический ре­жим формиро­вался в противоре­чиях ме­жду пуб­личной властью и об­щест­венным сознанием, не да­вав­шим пер­вой спуску. Те же, так на­зы­вае­мые революции, ко­торые имели место в Рос­сии, в дей­стви­тельно­сти таковыми не явля­лись, за неимением естест­венных к тому предпо­сылок. А явля­лись плоть от плоти тради­ции, специфическим Россий­ским про­явлением – самозванче­ст­вом, т.е. самовыдвижением более “правильной” власти, кото­рая обе­щает лучше “забо­титься” о населении. Для того, чтобы чего бы то ни было до­биться, на Западе необхо­димо зару­читься поддержкой общест­венного мнения. В России, как гла­сит ме­стное общест­венное мнение, для той же цели необхо­димо доб­раться до руля вла­сти. Демо­кратические процедуры здесь ни­когда не пользова­лись попу­лярностью, зато пользова­лась по­пулярно­стью мечта о добром и справедливом началь­нике. 

Сколь знаменательны строки Пуш­кина в ответе на “Фило­софическое письмо” Чаадаева о Европей­ской реформации, ко­торой он с истинно Рос­сийской убеж­денностью проти­вопостав­ляет един­ство. То есть именно то, что слу­жило локомотивом соци­ально-эко­номи­ческого про­гресса на За­паде, отвергается. “Диалогу”, борьбе про­ти­вопо­ложностей, единственно способ­ной обеспе­чить какое-то ни было разви­тие, противопоставля­ется “моно­лог”. В борьбе феодала и города, свет­ской власти и духовной, ка­толиков и протестантов, рабо­чих и рабо­тода­те­лей отлива­лись демократические, нормы международного права. Тут весьма кстати пришелся и ан­тич­ный опыт. С дру­гой стороны – соборность, единение царя с народом, Единая Рос­сия.

Симптоматичным выглядит в наши дни так называемое “возрожде­ние казачества”. И не просто как возрождение эт­нографических примет (казачий фольклор, по правде сказать, порою сохранил практически уникальные, несравнимые по древности нотки этой древности на всем обще-Русском фоне) или “игра в лампасы, в солдатики”, но с заявкой на соци­аль­но-государственную по­требность в особом институте-учрежде­нии (типа пятого ко­леса), в свое время являвшегося орга­ниче­ской частью меха­низма авторитарно-бю­рократиче­ской по­лити­ческой сис­темы и сословно-кастового социального строя, по­глотившего казачью вольность, вольгу. Очевидно, на­добность в “хо­лопах” и до сих пор не ис­сякла. Специфические же нотки на­родной культуры, очевидно способны были существовать только в условиях общинно-полисной социальности, реминис­ценцией которой, наследуя древне-Русской, являлась вольго-казачья социальность, выдавленная на периферию Русской ойкумены авторитарным государством. Подобную же фольк­лорно-социальную взаимообусловленность можно наблюдать при рас­смотрении культуры Русского Севера, старообрядцев, Сибиря­ков-старожилов.