Заметки на полях прочитанного (“Перестройка древ­нейшей русской истории”, К.Цукерман... 19.05.2015 17:02

Заметки на полях прочитанного («Перестройка древ­нейшей русской истории», К.Цукерман)

Как корабль назовешь – так он и поплывет

Можно ли допустить, ради умственной гимнастики, эфе­мерно­сть летописного Рюрика, каким он видится в сказании о при­звании варягов, эфемерность не столь же прямолиней­ную, но все же поддерживаемую именами двух других пер­сона­жей, образующих вместе с ним, таким обра­зом, триаду из «славного короля», либо «славного богатст­вом, могуществом, властью, владением», либо «славой мо­гучего, богатого, владеющего», «верной дру­жины» и «сво­его дома». С другой стороны, в отличие от Синеуса и Тру­вора, появив­шихся на свет несомненно в следствие непра­вильного перевода герма­ноязычного ска­зания (суще­ствуют предложения и других вариантов не­правильного перевода), имени Рюрика в скандинавском име­нослове соот­вет­ствует реальный прототип – Хрорикр. При этом надо за­ме­тить сравнительно довольно высокую степень притензиозно­сти для него, а фактически макси­мально воз­можную, выглядя­щему среди имен-кеннингов довольно па­те­тично и пригод­ному пожалуй для поименова­ния лиц за­ведомо вы­сокого соци­ального происхождения. Из ближай­ших и актуальных ана­логий такого рода явлениям с непра­вильным переводом, имеющим далеко идущие по­следствия, можно при­вести при­мер с превращением древ­нееврейского титула рош «царь, глава» в греческом пере­воде Библии в имя соб­ст­венное, название страны Гога (Ги­геса) и Магога (Мадая). Имя, на­ходившееся столетиями в эпицентре эсха­тологиче­ских ожи­даний (впервые возможно о библейском Рос вспомнил в V веке константинопольский патриарх Прокл в связи с военной ак­тивностью гуннов и их вождя Роила) и потому неминуемо отожде­ствлен­ное с ис­ториче­ской русью, коль скоро та поя­вилась у гра­ниц Ви­зантии. Именно на та­кое, библейское происхож­дение гре­ческого названия Руси указывает кос­венно и Иосиппон, эт­ногео­графия Скан­дина­вии которого могла послужить од­ним из прототипов для со­ответст­вую­щего пассажа в ПВЛ, и дру­гие источники, ото­ждеств­ляю­щие Данию – вероятно дейст­витель­ную родину призванных рюриковских варягов – с из­вестной библейской страной.

В пользу эфемерности Рю­рика говорит как-будто и от­сутст­вие других Рюриков среди первых русских князей вплоть до той поры пока первыми летописцами не были предприняты спе­циальные историче­ские изыскания по во­просу о происхож­дении Руси и её главных действующих лиц-организаторов. Что может сви­детельствовать в защиту реальности Рюрика? Быть может, благодаря хронологиче­ской близости летописному Рюрику Святослава Ингарсона пра­вомочнее будет допустить смы­словую близость, анало­гич­ность, вариативную параллель­ность славян­ского и соот­несенность имени Святослава (просто «полнославный, все­славный», без «во­ждя» и его атрибутов) все-таки не с от­влеченным формуляром, гром­ким эпитетом из того же гер­маноязычного сказания, а реаль­ным и исторически засви­детельство­ванным скандинав­ским ан­тро­понимом, в котором бывший у своих истоков не­когда эпитет при­обретает свой­ство апотропий­ности, поже­лательности. И главное, с его конкретным носителем. При этом ещё долго будет сохра­няться опре­деленная, видимо достаточно узкая социальная приурочен­ность имени (невозможно представить на Руси конюха Свято­слава). Почему же однако понадобился пере­вод скан­динав­ского имени на славянские реалии? Воз­можно хронологиче­ская или иная близость между Рюриком и Свято­славом была недостаточной или ассимиляция в сла­вянской среде рода скандинавских ко­нунгов и других русов в ка­ком-то поколении дос­тигла «оп­ределенной точки»? Кроме Свято­слава ещё один, на­верное даже более эквива­лентный Хрорикру антропоним, но при этом характерного западно­сла­вянского происхождения об­нару­живается еди­ножды в древнерусской культурной среде – это Володислав из тек­ста русско-греческого договора 945 года. Следующая после Свято­слава вариация на известную тему выявляется в имени Владимира/Владимера – то ли исконно славянского «владеющего ми­ром», «владею­щего покоем, долей, согла­сием», то ли кальки с древнегерман­ского оригинала Вальд(и)ма(е)р «славный, знаменитый правитель, владею­щий славой» или «слава власти, знаме­нитый властью». По­следний вариант может быть даже предпочти­тельней, по­скольку «владеющий миром», в смысле «всем светом» вы­глядит не­сколько самонадеянно, во всяком случае, для ро­бичича, если это конечно существенно (а тем более не яв­ляется не дипломатичным «преувеличением»), а компо­ненты мир/мер в восточнославянском именослове, в отли­чие скажем от за­паднославянского (лехитского), вообще меньше востре­бованы (зато был популярен аппелятив «об­щина»), так что имя в любом случае кажется репликой на западный мотив. (Во­обще все эти Володислав, Володимер, Борич, как даже и само имя кыян-полян находятся вполне в русле западного на­правления славянского корня и с его дунайским, паннон­ско-иллирийским, южноморавским (где учил апостол Па­вел, принял мучени­ческую смерть Св.Димитрий и перево­дилась на сла­вянский Библия) акцен­том в летописи (где земля Угорска и Болгар­ска), может действительно важным для формирования кон­кретно по­лян.) Соз­дается впечат­ление не­случайного тож­дества че­тырех имен в ис­следуемом истори­ческом кон­тек­сте и воз­никает вопрос о причинах по­явления на на­чаль­ном, «дои­сториче­ском» от­резке, осве­щенном ле­ген­дами и иноязыч­ными письменными источни­ками, исто­рии Руси чешско-польского имени, не употреб­лявшегося здесь впо­следствии. Надо от­метить во­обще по­вышенную претен­ци­озность свой­ствен­ную славян­ским кня­жеским име­нам пер­вых киевских дина­стов в X веке – Воло­дислав, Пред­слава, Святослав, Яро­полк, Вла­димир – даже на фоне об­щедрев­нерусского кня­жеского именослова и тем большую преукрашенность на фоне немногих коренных восточнославянских княжеских имен – Мал, Ходота.  По смыслу из перечня резко выделя­ется пожа­луй только древ­нерусское княже­ское Ярополк. Есте­ст­венно такая под­черк­нутая ста­тусность имен находи­лась в русле поли­тики Киева, стремя­щегося к лидерству в Днеп­ровском бас­сейне, на путях из варяг в греки, из Киева в западносла­вянские земли. Она даже могла бы быть совер­шенно кон­вергентной по отноше­нию к смыслу имени Хро­рикр, но два имени Ин­гора (Ин­гвара «воин Инги») в том же русско-греческом до­ку­менте звучат почти как ссылки к ле­гендарному имени скан­динав­ской ди­настии ко­нун­гов – Инг­лингов (потомки бога Инги-Фрея) – и возможно должны были указы­вать на высокородность ки­евских дина­стов, ак­туальную в соци­ально-политической картине мира и для русов-сканди­навов любой племенной принадлежно­сти, и для славян. Хотя для имени Игоря воз­можны и другие про­чтения в том же русле германской фи­лологии, например, Ингейр, Ингэр «хорошим копьем (обла­дающий)» - при­мерно то же по смыслу что общегерманское Аскольд-Ас­кольт «ясенем (копьем) вла­деющий». (Сущест­вуют филоло­гические по­тенции и для славянской реконст­рукции имени, не имею­щие правда ис­торических подтвер­ждений и в прин­ципе не привносящие чего-либо противо­речащего в истори­ческую канву.) В имени Рюрика можно было бы даже за­по­дозрить конструкт, об­ратный пере­вод со славянского Во­ло­ди­слав, Предслава, Святослав, Владимир на германский именослов, составляющую взгляда из Новгорода, варяж­ского севера на Ки­евский юг. Характерно, что ближе к концу X века Псевдо-Си­меон на­зывает первым вождем ру­сов не­коего Роса – своего рода безликого эпо­нимного предка? Можно было бы даже поду­мать, как то впрочем прямо и за­являет Псевдо-Симеон, что кто-то из первых рус­ских дина­стов но­сил ка­кое-то про­звище созвуч­ное имени Руси, а русы – что те же арха­ровцы. К примеру, у герман­цев из­вестно не­сколько ан­тро­понимов, содержа­щих древ­негер­манское «конь, ло­шадь – рос в славянской транс­крипции (из мужских – по меньшей мере, Роскетиль «Коня шлем»). А имена полу ми­фических предводителей саксов призванных в Британию в V веке пе­реводятся как «жере­бец» и «ко­была». Не раз об­ращалось внимание на схожие места двух легенд о призва­нии.

Итак, есть вероятность взаимоперевода славофон­ских имен первых киевских династов с именем Хрорикр, но не­возможно найти подходящую историческую кандидатуру среди скандинавов с таким именем, о котором было бы из­вестно что-либо в контексте восточноевропей­ской обста­новки. Самым известным германским конунгом с именем Рорик в европей­ских аналлах стал Рорик Ютланд­ский или Фризский и не было бы никакой абсолютной на­добности связывать его с русской историей, а напротив, некоего Рю­рика Новгородского считать просто его тезкой или того пуще варяжским переводом славянских аутентичных имен, если бы не имя другого известного современника вассала франк­ских королей и вождя викин­гов – ободрит­ского князя Гос­то­мысла. Совпадение этого ис­торического фризско-обод­рит­ский дуэта с летописным ле­гендарным ду­этом Рю­рика и Гостомысла новгородских могло бы ока­заться не случайным – первый имел все шансы послужить ос­нова­нием для рождения второго. Хотя снова следует заме­тить, как и в случае с Хрорикром, самое имя словенского ста­росты («придумывающий», «носитель идеи»), его значение в контексте лето­писных сведений как нарочно не лишено смысла и как бы антропони­мическим способом аккумули­рует характери­стику достиг­нутого решения, очевидно дей­ствительно имевшего место быть в истории. Примеча­тельно, что прямые по­томки Ро­рика анал­лам не из­вестны, но своим существова­нием дуэт Рорика и Госто­мысла вместе с пись­менными пря­мыми и косвенными дан­ными других ис­точни­ков указывает на ту же область про­странства, что и данные археологии об ис­ходных рай­онах скандинавской колониза­ции в Восточной Европе. Ка­ким-то образом, то ли вследст­вие родства с при­званными варя­гами, полу мнимых родст­венных отношений с Хель­гами, Ин­гарями и другими русами, то ли просто в виду об­щего с ними отечества Рорик и Гос­томысл оказались прича­стны событиям, происходив­шим возможно даже го­раздо позднее (на полсотни и более лет) на противополож­ном краю Бал­тики. Во всяком случае, дру­гие реальные про­то­типы Рю­рику и новгородскому ста­рей­шине, живущие к тому же в относительной близости к друг другу во времени и про­странстве ни по каким источ­никам не известны. Возни­кает примечательная ситуация – в фольклорную па­мять и лето­пись попадают персонажи сами возможно имев­шие весьма косвенное отношение к ис­тории Руси, но из­вестные по за­падным аналлам. Можно до­пус­тить, что па­мять о Ро­рике и Гостомысле (о событиях се­ре­дины IX века) переко­чевала по Балтике и жила в на­род­ной молве, а не была считана с западных источников, но в лю­бом случае началь­ная исто­рия Руси до Игоря и Ольги пред­стает в со­вершенно леген­дарном и контамини­рованном об­лике. (На­пример, ми­фоло­гическая смерть Олега Вещего на­ходит от­клик в за­чине шумерского мифа о первом лугале Киша Эн­тене, где змея спрятавшаяся в трупе животного ра­нит орла.) Родст­венные отношения Ро­рика и Гостомысла могли быть домыс­лены уже на вос­токе Балтики, т.е. мы то­гда имеем дело со своего рода полу на­родного, полу ли­те­ра­турного «фен­тези», где были по­просту использованы имена историче­ских деяте­лей. Но возможно мы просто ни­чего не знаем о жизни исто­рических тезок Ро­рика Фриз­ского или имя по­следнего лишь совпало по смыслу с гипо­тетическими пред­ставлениями на Востоке Ев­ропы об иде­альном основа­теле династии. О вкладе же са­мого Рорика Фризского собственной персоной в станов­ление Руси оста­ется только фантазиро­вать.

Масла в огонь дилеммы добавляет по­строение, предла­гаемое Цукерманом, где самым решающим моментом явля­ется интерпретация затухания потока арабского серебра на Балтику в последней четверти 9 века, объяс­няемое не бло­кадой русско-арабской торговли хазарами как ответа на политическую активность русов на юге, во владениях кага­ната, а летописным изгнанием ва­рягов. По большому счету предлагаемый авторский ва­риант хронологии исторических событий лучше соотносится с из­вестными на данное время археологическими реалями, чем вполне ис­кусственные и иногда явно ошибочные при пере­крестном сравнении лето­писные дати­ровки. Сдвиг призва­ния датских русов к концу 9 столетия снимает многие му­чающие несоответствия лето­писи и ар­хеологии. И без того кажущаяся надуманной (но вряд ли лишь по прихоти лето­писца, которому приходилось компи­лировать обрывки при­поминаний о событиях двух­сотлетней бесписьменной дав­ности в среде уже основа­тельно славя­низированной рус­ской знати) связь Аскольда-Дира с Рюри­ком совершенно девальвируется при расшире­нии на север владений пер­вого до Ладоги и Городища, куда например, попадает мо­нета чеканки Василия Македоня­нина, при отсутствии здесь ещё каких-либо датских конку­рентов. Очевидно, что хронология изгнания и призвания была сконструирована и притянута к «маяку» греческого известия о триумфальном походе неких русов на Царьград в 860 году (866-ом в летописи), поскольку по тем или иным причинам, вольно или невольно лето­пись уже не мирилась с существованием каких-либо еще других русов и Русских «каганатов» кроме достоверно ей известных и очень род­ных. В конце концов, проис­хождение руси виделось по ле­тописи в генеалогиче­ском ключе и возводи­лось к опреде­ленному роду-племени, рав­нозначному готам, англичанам и другим. Поэтому исто­рия русов-свеев оказа­лась неприхот­ливо сращена с исто­рией русов-датчан и ви­димо отчасти поглащена последней. В итоге Аскольд сделался боярином Рюрика, в то время как он легко ото­ждествляется с царем Диром на острове русов, с пределов которого русы совер­шают нападения на славян, а археоло­гическое становление (возобновление значимого поселения) на рубеже столетий Киева и активи­зация двух торговых маршрутов в обход Ха­зарии (по од­ному из них чрез Хорезм в Булгарию путешест­вовал Ибн-Фадлан) отождествляется видимо с некоторой пере­ориентацией тради­цион­ного прежде для скандинавов на Восточноевропейской равнине политического курса, пред­принятой призванными южнодатскими варягами. По­скольку Рорик Фризский про­жив долгую жизнь, умирает скорее всего до «призвания», его деятельное участие в ис­тории Руси становится пробле­матичным, неосвещенным (ну разве что он мог бы в свое время принимать участие в бло­каде Бирки – родного гнезда для многих русов-свеев и в IX, и в X веках). Кстати, арабы кроме Дира (прозвище какого-ни­будь конунга, того же Ас­кольда) знают вероятно только не­коего Олега. Если первый русско-греческий договор во­преки мнению Цукермана не вымысел, не подделка или полу подделка и некий Олег предводительство­вал русью в начале X века, какому-либо тезке Рорика воз­можно не ос­танется места и он будет единственным претендентом на Рюрика, если это не второе имя некоего Олега. Поход Олега и первый русско-греческий дого­вор и красноречивое молчание греческих источников об этом событии видимо будут следующим кам­нем преткнове­ния в понимании про­исходившего, но все же для Хлгу Кем­бриджского документа ещё остается возмож­ность быть са­мостоятельной фигурой, не единственным ре­альным прото­типом чересчур мифоло­гизированного Олега Вещего. Ещё более радикальные ги­потезы считают возмож­ным пе­редви­нуть в X век даже при­звание варягов, отводя по крайней мере и первенство ос­нования Киева, и первый до­говор с греками на совесть предшественников дуэта Олега и Игоря, отнявших Киев у его основателей как то и описано в лето­писи, но не в 882 году, а примерно лет на сорок позднее. Мифологизирован­ная смерть Олега (с осно­вой из зачина древнего мифа о становлении царя) при­звана иллюстриро­вать дальновид­ность (или недальновид­ность – для каких-то языческих, политических или христи­анских оппонентов Олега) как от­личительное качество иде­ального князя, а значит и в ка­кой-то мере значение имени Хельги, перево­дом которого, даже если не совсем букваль­ным (скан­динав­ское «посвя­щенный (в тайны)») выступает сла­вян­ское Вещий. Пред­почтение, отдаваемое первыми рус­скими князьями имени Хельги, возможно также как и в слу­чае с Рюриком продик­товано определенными ожиданиями, предъ­являе­мыми сла­вянским обществом княжескому ста­тусу (стоит также обра­тить внимание и на совпадение фо­нологии имени Олега-Ольга-Ользы со славянской льгой-льзой и легкой данью). Если бы не запись в договоре и имя конунга из еврей­ского письма можно было бы усомниться и в реальности князя ли, вое­воды ли с таким именем до кня­гини Ольги и Олега Свя­тославича. Подозрение в сознатель­ном конструи­ровании кем-то доку­мента 911 года с целью удревнения дат жизни и правления Олега в Киеве до на­чала столетия было бы мо­жет быть че­ресчур большой на­тяжкой, поэтому име­нослов первого до­говора с Олегом во главе, какого бы про­исхож­дения они не были, шведского или дат­ского (первое поко­ление призван­ных варягов), ос­тается пока твердой точкой опоры. Во всяком случае, у Псевдо-Симе­она, кото­рый пе­реводил на язык античной культуры древ­нерусские сказа­ния, известия пер­вый могущественный русский пред­води­тель, от которого якобы русы получили имя, отличался спо­соб­ностью предви­деть, про­ницательностью, т.е. был вещим. Этимология имени Руси и греческих росов старше X века, но вряд ли речь идет о каком-то засло­нен­ном столе­тиями персонаже. Ви­димо заслуги Хельги-Ве­щего были по досто­инству оценены на славян­ской почве, чем объясня­ется по­пулярность имени у его приемников. Хлгу Кем­бриджского письма, погибаю­щий в Южном При­каспии ви­димо в 40-х го­дах, пока мало похож на легендар­ный об­раз Вещего прави­теля, даже гиб­нущего от коня по языче­скому недоразуме­нию. Такая вер­сия ги­бели могла сло­житься уже в христиан­ское время, а проис­текать из тре­ний внутри ещё языче­ского дуумвирата-си­нойкии киевлян и новгородцев. По сравнению с полу ми­фичным Вещим Хлгу кажется слиш­ком прозаичным. Ко­нечно, нельзя полностью сбрасывать со счета возможность определенного «полити­ческого заказа», растягивающего историю Рюриковичей за счет истории ка­ких-нибудь «Ас­кольдовичей», но скорее здесь было бы больше действия эффекта выдать желаемое за действи­тельное, помножен­ного на прерывистую пере­дачу наслед­ственной памяти в условиях частых войн ран­него государ­ства и пе­риодиче­ского обескровливания и по­полнения на­личного состава знати. Если со времен Игоря и Ольги исто­рия Руси ещё долго довольно легендарна, то до них она практически ми­фологизирована. Продолжая фанта­зиро­вать, нужно отме­тить, что при присущих сюжету о за­хвате Киева фольклор­ных стереотипах он имеет право об­ладать реальной осно­вой не только в части современниче­ства Ас­кольда Олегу, но по части иных нюансов коллизии, не обя­зательно присо­ченных позднее: Аскольд или Дир, или оба также могли бы нахо­диться и в составе при­званных, а имена изгнанных ва­рягов на самом деле оста­лись в туне, т.е. их изгнали где-нибудь ещё в IX веке и за­были или их имена приписали боярам Рюрика. Нако­нец, можно отме­тить для некоторых имен дого­вора 911 года (да впрочем и дого­вора 945 года) вероятное тяготение к франкской, во­обще континентальной герман­ской, западно­скандинавской и даже древнеанглийской ан­тропо­ними и таким образом к бассейну Северного моря. В списке пере­числено 15 имен, но возможно их в действи­тельности 13 или 12, а остав­шиеся являются про­дуктом пе­реписки. Во-первых, началь­ное Карлы могло быть и не именем, а обоб­щающим словом («мужи, воины» из оборота типа карлы и их ярлы) перед следующим за ним переч­нем: Ингальд (Ин­гельд, Ингвальд, Ингвельд, «помощью Инги правитель» или «очень стоящий, драгоценный» и возможно перекликается с именем купца списка 945 года), Фарлейв (Фарлайб и др. «путешествия», «поколения» или «господина любовь (имеющий)» или все то же «оставляющий»), Вермунд («веры», «мужа», «жизни» «защиту (имеющий)», Вель­мунд «воли защиту (имею­щий)»), Хролейв («славы любовь (имеющий)» или «славу остав­ляю­щий», то же что Хрольв, Роллон), Гуды («божест­вен­ный, хороший, доб­рый», по смыслу тоже что Добрыня), Хроальд («славный власти­тель, славой владеющий, власт­вующий»), Фрей­лейв (Фрейлаб и др. «Фрея, господина, лю­бовь (имеющий)» или «оставляю­щий»), Хроар («славный воин, славы воин, славу воина (имеющий)»), Эг­тэов (Аги­теов «слуга страха, страх наго­няющий», «острия копья (меча) слуга»), Лейдульф («вол­чий вожак» или «ненавист­ный волк»), Фасти («силь­ный, быст­рый») и Стейнмад («ка­мен­ный чело­век», Стейн­мунд «камня защиту (имею­щий)», Стей­нуд «камня лю­бовь, дар (имею­щий)», что слово-же­лезо) и другие. Некоторые из имен спи­ска могли бы теоре­тически за­нимать не самостоя­тельное место, будучи про­звищами-при­ставками. Есть имена то ли редкие, труднообъ­яснимые, иска­женные, то ли испытав­шие на своем лето­писном облике ка­кое-то для себя чуже­родное влияние, на­пример, Карн, Труан (при жела­нии можно увидеть в нем Траина «упря­мого», Трёнда «жи­теля Тренд­лага в Норве­гии», нечто род­нящее с Труво­ром, Трево). Однослож­ные Гуды (или Годи?) и Фасти также го­дились бы в каче­стве прозвищ, но им как раз имеются за­манчивые парал­лели для отожде­ств­ления в спи­ске знатных русов 945 года, посы­лающих в Царьград своих представи­телей.

Таким образом, отказ от завораживающей магии лето­писных чисел, кото­рые, впрочем, уже давно правильно охарактеризованы как произвольные (где приходится по 33 года правления на «брата», Олега и Игоря) и являются ре­зультатом попытки летописи свести концы с концами, а именно 852 (якобы упоминание руси у греков) и 866 года (860 в реальности) с датами походов Игоря (и видимо Хлгу в первом походе) 941 и 944 го­дов, оставляет приоритет в датировании за архео­логией, кото­рая можно надеяться ещё не исчерпала свой источни­ковый потенциал и позволит уточнить событийную канву начала истории Руси. Подтяги­вание призвания ближе к концу IX века ещё не решает всех династических проблем Рюрико­вичей. Если руководи­тель Руси в начале X Олег, то был ли у него предшествен­ник? Некий отрезок времени между Олегом и погибшем ви­димо достаточно молодым Игорем (оставив как-будто един­ственного сына) довольно про­должителен и здесь мог бы вклиниться ещё какой-ни­будь забытый персонаж – ведь, например, некие племян­ники Игоря - Игорь и Хакон («вы­сокий сын», что Вышата) - известны только по договору с греками. Видимо, несмотря на молодость Игорь был при­знанным лидером в кругу высо­кородных и его права на княжение основывались на какой-то традиции. Некие Во­лодислав и Предслава следуют в списке сразу после пер­вого племянника Игоря и на порядок впереди второго – списку знатных русов словно присущ ка­кой-то местниче­ский принцип формирования. Датирование же похода Олега на Киев 20-30-ми годами X века при всей ка­жущейся привлекательности такого решения ставит во­прос на дого­воре 911 года и имени Олега в нем. Олег уми­рает по лето­писи словно бы завершив главное дело жизни, а дата его смерти в Новгородской летописи как-будто во­обще ничего не объясняет. Летописцев не смущало редко­стное долгожи­тельство самых первых русских князей? Ро­рик Ютландский несмотря на бурную жизнедеятельность сумел прожить долго. Погребенный в камере с гробовищем (редкий ют­ландский, даже скорее южнодатский, теперь гольштинский обряд) в урочище Плакун примерно на ру­беже столетий также умер в очень солидном по средневе­ковым меркам возрасте 60-70-и лет. Все-таки наверное ле­тописное «ре­зюме» о начальной истории Руси оказалась смешанным из разных компонентов, к тому же фольклорно обработанных. Теоретически Игорь мог погибнуть на полю­дье глубоким стариком, оставив единственного сына от од­ной жены (и тоже кстати уже да­леко не молодой по лето­писи), но тогда он повторил стезю своего отца, если бы им оказался Рорик Фризский – или о потомках Рорика просто ничего неиз­вестно. Два похожих случая на одну семью ка­жутся пре­увеличением. Летописные даты смерти Рюрика, рож­дения Игоря и захвата Киева словно бы цепляется за ре­ально возможные сроки жизни Рорика. Как-будто бы ле­тописец кроме важнейшей, судьбоносной для него грече­ской даты похода росов знал что-то и о настоящем Рорике Фризском, пусть под видом Рюрика – изгнание и призвания варягов, и не исключено даже до­мысленное взаимоотношение Рюрика и Аскольда, все вер­тится вокруг оси 860 года. За сим сле­дует огромной провал недосказанности, тянущийся до сле­дующего грече­ского маяка 40-х годов X века, где даже до­говор 911 года иногда вызывает подозрение в своей искус­ственности. Кроме ска­зочного налета на сроках правления Олега и Игоря (он повторяется между константинопольским крещением Ольги и общерусским крещением в летописном 988 году), ПВЛ приписывается стремление ориентироваться на хронологию смен византийских императоров. В условиях таких пись­менных пробелов видимо остается ожидать ар­хеологиче­ских решений.

Пока же позволим себе сколотить гипотезу некой после­довательности смены событий, которая скорее всего ока­жется неверной, хотя бы отчасти, и назовем её «школь­ной». Предположим, что северные племена сговорившись призвали себе в князья родовитого и умудренного опытом и жизнью человека, может даже по родственным каналам, через ободритов. Предположим даже, что он оказался тез­кой Рорика Фризского или был хотя бы датским Инглингом, Скьёлдунгом. Призвание датируем в пределах 80-90-х го­дов, оставляя 60-70-е на совесть русов свеев 838 и 860 годов. Убеленный сединами патриарх приказал долго жить и его место занял некто, ставший главным прототипом Хельги-Вещего. «Наследники» патриарха разбрелись (овый в Полоцке, овый в Ростове, овый в Муроме) обустраивать личные дела. К тому времени в молодом Киеве обосно­вался один из них (или двое), которого Хельги-Олег хитростью выманил и убил. Быть может именно Хельги-Олегу приход на ум сме­лая мысль перенять пальму первенства у каганата в Вос­точной Европе. Возможно у патриарха был и кровный на­следник, на­пример Игорь, раз на этом настаивает лето­пись, да к тому же он Хельги. Ну тогда это тем более не тот же Игорь, что был разорван древлянами. Следует отметить, что Рюрико­вичи успели расплодиться, раз договор назы­вает племян­ников великого князя (патриарх привел с собой род­ствен­ников?). Возможно Хельги из константинополь­ского письма передал Киев Игорю, как это позднее сделает Свя­тослав, но трудно сказать был ли тот же самый Олег Вещий или по­следний умер своей мифологической смертью лет за два­дцать до того. В пространстве между патриархом и му­жем Ольги мог в принципе княжить в Киеве один Ве­щий, но за его спиной появились родственники Игоря и су­щество­вали князья иных земель (Володислав (?), Рагнвальд позд­нее в Полоцке). Вяжется ли такой Олег-долгожитель, по­гибший на Каспии (его поражение в письме приукра­шено?), с обра­зом могущественного Роса (и он все тот же Хрорик-Рю­рик?)? Во вся­ком случае, зазор для ста­нов­ления его ле­генды уменьша­ется. Имя Олега станет попу­лярным – «На­полеон» своего времени. Имя же Рюрика све­дено в на­рица­тельные, переведено или калькировано, словно бы та­буи­ровано, если патриарх действительно звался Рюриком.

Повторюсь ещё раз, «ошибкой» летописи была приписка похода русов-свеев 860 года деятельности призванных ва­рягов. Дата призвания в летописи, столь долго лоснящая глаза историкам, абсолютно произвольна, она «высчитана» в соотношении с датой 860 (866) года, события подбиты под последнюю. Они зажаты между ней и упоминанием руси в летописании греческом, датируемом 852 годом, за которым может скрываться 842 – начало правления импе­ратора Михаила и какие-то не сохраненные сообщения (как и о событиях 907-911 годов?) связанные с первым посоль­ством русов в Константинополь в 838 году. Начало Русской земли летопись невольно конструирует из двух начал, рас­тягивая второе за счет первого. Даже Аскольд мог бы не­вольно превратиться в соратника Рюрика. Либо честь свеев приписана ему. Теоретически Аскольд мог возглавить не 860-й, а 907-й поход, но такое решение напрочь отвергает все данные, кроме археологических, а они немы, поэтому от него пока следует воздержаться.

В письменных источниках (без учета летописных извес­тий) хронологическим репером для русов на Киевщине счи­тают известие Раффельштеттенского таможенного устава 904/6 года, где ругам, пребывающим на Дунай из Праги, видимо трудно найти другое правдоподоб­ное объяснение. Хотя бы потому, что и впоследствии киев­ских русов не раз будут называть этим древним именем. (Распространенный в свое время историографический прием: даны-даки, готы-геты-скифы, венгры-гунны и т.п. Греки, к примеру, клас­сифицировали русов как тавро-скифов: живут в Скифии и ведут себя как тавры.) Дата письменного памятника, с од­ной стороны, не противоречит хронологии археологиче­ского начала Киева, а с другой по­зволяет заметить, что русы в таком случае весьма опера­тивно осваивали древние маршруты передвижения через славянские земли и чувст­вовали себя здесь что называется «как дома», ну или хотя бы были гостями. Первые немногочисленные находки араб­ского серебра к западу от бассейна Днепра появляются во втором периоде обращения дирхема (833-900 года), тяго­тея по большей части к его последним десятилетиям. В третьем периоде единственное заметное скопление здесь выявляется между Припятью и Западным Бугом на пути Припять-Буг-Висла – варяго-арабском маршруте, который стал востребован для скандинавов видимо в связи со ста­новлением Киева. Тогда же русы активизируются на Сред­ней Волге, в Булгарии, куда серебро начинает посту­пать из Хорезма, и где за русами в 20-х годах IX века на­блюдает Ибн-Фадлан. Таким образом, Киев замыкает через Краков, Оку и Биляр сообщение от Праги до Хорезма. Можно ска­зать, что на фоне такой активной жиз­недеятель­ности на Киевщине пассаж о первом походе на Царьград не выгля­дит неправдоподобным. Русы как-будто развивают разно­образные торгово-политические связи в разных на­правле­ниях. Может быть игнорируя в то же время каганат, не в пример русам IX столетия, когда важнейшие пути со­еди­няющие Балтику и Халифат пролегали через Дон, Волгу, Днепр, Днестр (?), Нижний Дон и Нижнюю Волгу, Каспий и Восточное Причер­номорье. (Ибн-Хордадбех опи­сывает путь русов по Черному морю, через Саркел-Рохо­васк-Белую вежу и по Нижней Волге, т.е. скорее всего че­рез Днепр – удобнейшее сообщение Балтики с Ближним Востоком, из­вестное даже по древне­греческой «Аргонав­тике» и опробо­ванное скандинавами наверное в первую очередь. Днепр был выгоден в том отношении, что имел прямой выход и к северным мехам. Это стимулировало жизнь по «крюку» из варяг в греки, экономическую базу будущей политической надстройки.) Ведь призванные ва­ряги от­бирают у кагана данни­ков на Левобережье. Воз­можно именно поход такого мас­штаба как описывает лето­пись, инфраструктура его до­пол­нявшая (Багрянородный позднее пишет о покуп­ках ру­сами у славян однодеревок) способст­вовали проч­ному осе­данию русов на Киевщине. Не служит ли хроноло­гия ар­хеологиче­ского на­чала Новгорода с 30-х годов X сто­летия указанием на смену политической обста­новки в связи с пе­ремещением матери городов (се­мантиче­ская калька с гре­ческого «мет­рополия») с Города на Ост­рове в Киев. Новго­родская лето­пись по­чему-то дати­рует смерть Олега-Вещего 922 годом, что также могло бы стать причиной ут­раты ли­дерства Хольм­гарда на севере. Но это из разряда суждений о влия­нии личности (при наличии у неё таланта) на ход ис­тории на её бурных этапах.

Итак, получившаяся картина выглядит более динамич­ной, чем летописная, что как бы соответствует греческому прозвищу русов дромиты «непоседы» от греческого назва­ния быстроходного судна дромон «бегун». (Греки и лати­няне как и все не скупились на прозвища своих соседей, называя русов также по-гречески и rousios «краснокожие» или «ры­жие», что сопоставимо с чуть красноватыми славя­нами у Прокопия Кесарийского.)

Какие-то деревянные строения на Подоле в Киеве, в пойме Почайны («Остановка, Ожидание») датируются кон­цом IX века. Как протекал процесс аккультурации русов и славян здесь в Поднепровье?

Сколько-нибудь значимых культурных останков полян­ского «союза племен» таксономически по летописи равно­значного древлянам, дреговичам, радимичам, северянам и прочим до десятого века на Киевщине пока не вы­явлено. Вероятно ввиду присутствия в Причерноморье мадьяр плот­ное освоение территории Деревского Ополья (да и вообще днепровской лесостепи на Правобережье – мадьяры могли ко­чевать и в бассейне Роси) было обусловлено большими рис­ками. Тем временем уход венгров на запад вызвал неза­медлительный и бурный рост численности населения на Киевщине, но уже под протекторатом новой силы, мгно­венно восполнивший создавшийся политический вакуум в регионе – русов. (Кроме печенегов мадьярам «на нервы могли действовать» «бесцеремонные» попытки русов путе­шествовать на Черное море по своим делам и мадьяры ухо­дят, по­грозив на последок - прошли мимо Киева, как сооб­щает летопись.) Используя к своей выгоде «затишье» (пока пече­неги ещё не успели, что называется, акклиматизиро­ваться, освоить территорию) ме­жду сменой кочевнических орд в степи (ещё в 838 году первое посольство росов в Констан­тинополь видимо не многочисленное по составу не стало воз­вращаться той же дорогой, опасаясь каких-то ди­ких наро­дов), военно-торго