Идоша с князем Ярославом огнищани и гридьба и купци 08.11.2015 21:04
Заметки на полях истории
…идоша с князем Ярославом огнищани и гридьба и купци.
Купцы – «ремесленники и мелкие торговцы» (в летопись попали котельник, опоньник, кожевник, щитник, серебряник и др.) в перечнях новгородского войска подают надежду считать и прочих участников походов не столько служебно-должностными категориями, сколько сословно-представительскими.
Огнищане – не ставленники власти на селе или в новгородской территориальной структуре, а скорее лучшие, лепшие, нарочитые, вятшие мужи, вельможи, общинные, родовые (огнище) старосты. Можно заметить, что практически вся социальная древнерусская лексика унаследована от кровнородственного славянского прошлого, а в данном случае она более менее профессионально-функциональная, за счет гридей и особенно купцов (при этом оба термина германского происхождения разной древности). Допустимо древние огнищане здесь вбирают в себя и высшие социальные страты Новгородской земли вообще, включая бояр-боляр, или вятших. Слово вятшие, как и другие определения подобного рода, возможно не имеет строгой социальной привязки. В каждой общине имелись свои вятшие, старосты, старцы (градские, например), огнищане («патриции», «геронты») или хотя бы один (начиная с большесемейной общины), а происхождение и занятия «патрициев» могли быть не только милитарными (походы к лопарям и югре), но и купеческими и иными (вспомним Катона, «ходившего за плугом», или того же Кожемяку).
Гриди, гридьба – буквально «вои», «младшая дружина», вероятно то же, что в родовом прошлом холопы, и функционально то же, что в ином случае ротники и дворяне, дружинные, контингент, которому можно было бы приписать производственную сферу услуг и земской службы (прежде всего вероятно профессиональное воинское ремесло), но скорее всего здесь или вообще в древнерусском лексиконе это понятие не имело узко профессионального значения (как ябедник или мечник, вирник, ротник), а могло указывать на состояние людей, их мужской части в полку, походе, дружине и их социальный статус. Оно столь же общо, как и вои, оставаясь по большей части родовым, а не видовым определением и каждая община или войско любого состава делилось на своих вятших, боляр и гридьбу.
В Правде гридин идет за русином, словно бы поясняя его древнее этносоциальное происхождение и перед купцом, ябедником и мечником, более конкретными профессионализмами. Хотя уже давно говорилось о том, что все, от гридина до мечника способны раскрывать социально-политическую роль русинов среди восточных славян, даже если русины уже родом из Среднего Поднепровья. Купцы, например, составляют более половины русской делегации в переговорах с греками 945 года и существуют данные об элементах влияния скандинавского ремесла на древнерусское в его истоках. Можно также отметить напрашивающуюся ассоциацию русина с недостающим в Краткой редакции болярином.
Гостебники, гостье – купцы занимавшиеся межгородской и международной торговлей.
Похоже, что перечни новгородцев не имеют какой-то строгой иерархической структуры. Невозможно однозначно утверждать ограниченность в одном случае ополчения купцами вятьшими (1166), а не участие вятших или большую социальную значимость по отношению к купцам гридей, гридьбы. Трудно сказать, насколько огнищане ограниченны «боярами» или даже скорее наоборот, имеют ли к ним отношение вообще, но кажется смерть их и оплата труда оценивается равно. Нам не известна степень строгости социальной, сословной градации в Древней Руси, поэтому три определения кажутся какими-то амбивалентными обобщениями. Сословность или ещё родо-общинная ранжированность напрашивается в эпизоде дележа после первой победы над Святополком, где старосты – вероятно «сельские» и по-видимому эквивалентны огнищанам (и более всего таким образом напоминают огнищан Нового времени – сельских старост) и противопоставляются смердам, здесь быть может рядовым свободным сельским общинникам, пахарям, а не рабам и зависимым (челяди и холопам), и новгородцам, здесь видимо «городским», «городским ремесленникам». Можно даже попытаться провести параллель между двумя перечнями, где старосты и смерды будут равнозначны огнищанам и гридьбе, а новгородцы купцам и видеть в первом из них взгляд с киевского юга на новгородский север.
Быть может огнищане идут первыми по причине своей многочисленности, как главный контингент новгородского земского ополчения (заманчиво тут провести аналогию с бондами, полноправными домохозяевами-собственниками – главной составляющей силой народных ополчений в Скандинавии), а гибель городских ремесленников упоминается ввиду высокой социальной значимости этой категории граждан (ценности ремесла) и новгородской общины вообще, как верховного веча, представляющего от своего имени всех свободных людей земли (пригородов и сельских пахарей и огнищан), поэтому членство в новгородской общине при любом роде занятости давало несравненно большие социальные выгоды. Когда же, видимо «вятшего», огнищанина (термин ещё языческого происхождения) в словоупотреблении подменяет княжой муж в общерусской Правде Ярославичей, то это возможно то же что и новгородский земский или земские, селники или их лучшая, нарочитая часть, земские управленцы, «головы», старосты в отличие от мужей попроще, людей, хотя с точки зрения княжеского стола или боярской городской усадьбы все они вместе могли при случае казаться и смердами (в контексте выплаты людского, дани), как работники. То есть смерды может быть ещё одним состоянием обычных людей, мужей как данеоблагаемых, или повозников, при более лояльном расположении информатора.
Правда оценивает смерть огнищанина/старосты/княжого мужа выше простого мужа, людина, гридина, ябедника, мечника, на ровне с высшими социальными категориями, подчеркивая важность для города его связи, коммуникации с земщиной, земской вервью. По мере роста имущественной дифференциации людей-горожан в XII-XIII веках, становления вотчинного землевладения инициаторами политических катаклизмов на Руси, за пределами Новгорода особенно, зачастую становились князья, эта наименее «социально обеспеченная» категория русских людей, не редко впадавшая, не находя политической опоры, в изгойство (самой общественно полезной прерогативой князей оставался княжеский суд). Поэтому наверное Правда Ярославичей неологизмом княжой муж указывает на скрепляющее, амбициозное значение для древнерусского общества княжеской персоны, действительно весомое в период раннего градостроительного бума X-XI веков, молодости городов, практической нераздельности тогда интересов города и князя.
Во второй раз (сбор средств на наем варягов для второй войны со Святополком) киевская оценка новгородских социальных рангов словно бы заметно повышает тон благожелательности при подборе определений. Мужи тут, они же гриди-гридьба, они же смерды меняются местами со старостами (теми же огнищанами) ввиду то ли своей многочисленности, то ли присутствия по крайней мере в данном перечне структуры по возрастанию, а купцам (что тем же новгородцам) остается соответствовать боярам ПВЛ, видимо «боярам» Новгорода. На пользу такому тождеству служит и известие за 1215 год о посольстве по князю из посадника, тысячкого и купцов старейших 10 муж. До и между упоминаниями сословий-рангов в новгородской летописи (1166, 1195, 1234) летопись памятует мужей, добрых, лучьших и лепших, вятьших, старейших и прежних мужей и мужей молодших, сочьких и единожды, в контексте пребывания новгородцев в Киеве, бояр.
Абсолютная растянутость коммуникаций на Руси создавала условия для консервации обычного права, незавершенности сословного дробления и общественной полифункциональности индивида, когда муж в зависимости от обстоятельств, с разных точек зрения в структуре общества или этнополитического пространства мог выступать то как старейший, то как гридин, то как смерд (например, Ян Вышатич собирает дань на Шексне со смердов Святослава, или суздальские смерды, или свободу смердом на 5 лет дани не платити). Властные полномочия в земле распределялись и по вертикали, и в пространстве и летопись дважды повествует о совместных вечах новгородцев с плесковцами и ладожанами, «съездах» в Новгороде. При этом, сохраняется родоплеменная черта какой-то доли «иммунитета» «соплеменников» (или членов новгородской общины, «района» на фоне всей области, волости) – новгородцы и огнищане целиком ответственны за «политику в стране» (политические прерогативы Новгорода так же практически не даю никаких преимуществ перед наступлением в городе голода в неурожайные года) и варягов призывают или практически за собственный счет, или доля их вклада несоизмеримо выше, каковой пополняется активной «внешнеполитической деятельностью» главного «индустриального центра» от Ботнического залива до Урала. Впрочем, все это черным по белому, как нравоучение, политическое назидание подано в преамбуле новгородской летописи.
Нашествие и признание власти монголов оказывает прямо ли, косвенно ли далеко идущие следствия и на риторику новгородской летописи. Сословно-профессиональный состав ополчения домонгольского времени уже не приводится, а новые появятся не скоро. Ещё в 1228 году меньших предвосхищает простая чадь «простые люди», но правда, как и впоследствии, через сто лет в контексте религиозных переживаний в обществе, под 1236 годом впервые упомянуты столь же редкие большие мужи (как холодок перед накрывающей волной), а затем на страницах летописи становиться привычным противопоставление вятших, или все чаще и чаще бояр (южнорусское боляры и боярцы-болярцы по отношению к новгородцам не использовалось), и меньших людей, чего никогда не наблюдалось между вятшими, или старейшими, и молодшими, или гридями. Тогда же, в 1255 году вместе с меньшими впервые называются черные люди, а под 1259 годом, применительно к событию введения под число, слово чернь и здесь же дети боярские. По меньшей мере можно говорить о том, что в Новгороде популяризуется общерусская лексика. Но видно также, то что в домонгольское время по отрывочным данным кажется как-будто незавершенным, недосказанным, оказалось определенным образом направлено.
You need to log in to write a comment