Ненаучный спор 29.02.2016 01:00
Комментарий на один комментарий
Ненаучный спор
Цитата: 1) "От рода русского" - может означать от имени. 2) Откуда тогда у нас греческие имена? 3) Вполне возможно, что была "мода" на имена, ведь не секрет, что в поместьях, поселениях все могли иметь одну фамилию, также и с именами - князь иноземец - и все имена такие, как в роду князя.
Я: Может и возможно хорошо звучат, когда подразумевают под собой анализ, учет всего комплекса источников, а не одного из них (сравните это с миллионами комбинаций шахматной партии, где верная только одна).
Среди вождей русов могло бы быть сколько угодно представителей обладающих прозвищем похожим на славянское rūs‘, прибалтийско-финское rōtsi/ruotsi, скандинавское rōþ(s), греческие Ros или roussios, но дело в том, что всевозможные Авраамы, Нои, Маны, Одины, Кии, Радимы и Вятки – так называемые «ложные родовые предки», персонажи мифологического пространства и времени, формировались, что называется, задним числом, в попытке сознания, не знакомого с научной картиной мира, осмыслить прошлое, смоделировать его под настоящее, привести столь необходимый уже где-нибудь счет родства до абстрактно-математической точки отсчета. В XΙV веке в польской хронике появятся и Лех, и Чех, и Рус, эпонимные герои, вполне отвечая тем же самым представлениям, подпитываемым очевидно также европейской христианской церковной картиной мира, культивированной столетиями на тех же самых по сути почвах и унаследовавшей такие же древнееврейские мифологемы, наполнившие некогда Библию. Но с тех пор как Русь во главе с князем Олегом (очевидно имя из документа) заключили первый договор с Греками прошло около 200 лет и на Руси имели видимо сравнительно четкое общее представление о происхождении земли и её имени (а тут ещё русско-греческие договоры с германскими именами, не раз имевшие место признания очевидцами в русах Норманнов) – то, что в языке скандинавов было средствами профессионально-социальной принадлежности («гребная команда», «корабельное товарищество», «область корабельного закона»), в языке славян приобрело именное значение – с «колокольни» восточных Славян XΙ века Русь становятся (на)родом. Таков, в конце концов, принцип становления вообще любых собственных имен, усиленный в данном случае языковой эстафетой. Поэтому ПВЛ является довольно неслабым, для культурной окраины Европы едва-едва научившейся читать и писать, «научным трудом», хотя крупицы собственной мифологии, как бы стремящейся за развитой мифологией библейской (эталонной и опорной для всех христианских народов, ищущих предков где-нибудь в вавилонском столпотворении) в летописи присутствуют. При этом однако летописец стремится вроде бы выказать того же славянского фольклорного Кия как вполне реального исторического деятеля, как бы «рационализируя» этот образ (культурный порог между язычеством и христианством мог сопровождаться такой вот «рационализацией» языческого мифа). Быть может, исподволь, и обитание в зоне рискованного земледелия и опасном, «отрезвляющем» соседстве с кочевниками имело какое-то влияние на картину мира летописца. Позднее, после «симбиоза» с кочевниками и в процессе культурной стагнации (чуть ли не стояния на месте, по сравнению с набирающим обороты Западом) разнообразные мифологемы (от «безобидного» старейшины Гостомысла «думающего о гостях» до Пруса Августовича и героев Влесовой книги) станут гораздо популярнее чего-либо естественно-рационального.
Нам прекрасно известно откуда у нас греческие имена, поскольку даже при всей сравнительной, притчей во языцех скудости памятников русской словесности доимперского времени длительный процесс обрусения греко-еврейских христианских имен отлично документирован (ср. на смену имени Руси Русией и Рос(с)ией уходило от 200 до 500 лет).
Если бы имелись какие-либо веские подтверждения (Ант Хильвуд, если его имя действительно германское, выглядит достаточно одиноко, да и Венедами летописец-Славянин считает Венецианцев, а Анты слово явно не славянское, оно германское, иранское или алтайское по происхождению и бесписьменной славянской памяти, как очевидный экзоэтноним не известно совсем) того, что Славяне дописьменной поры в восточной части своей ойкумены по какой-нибудь социально-культурной причине (то есть не менее значимой, чем усвоение христианства) носили сплошь и рядом одни германские имена, можно было бы вести речь и о «моде» (очень вероятно существование серьезного германотрофного культурного компонента черняховского происхождения у Антов (очевидно носителей пеньковской археологической культуры), но этот компонент также очевидно не пережил конца древнеславянской археологической эпохи (в связи со «взрывом и распадом» в восточноевропейской степи «Великой Болгарии») и смены культур в VIII веке). При этом глубина исторической памяти Славян ограничивалась Вол(о)хами, изначально вероятно со значением «чужаки», как у германоязычного оригинала (это даже скорее могут быть сами Германцы (интересно в связи с этим название реки Волхов в земле Словен Новгородских, по которой в основном с Балтики на Русь прибывали скандинавы и имя былинного героя Волха), к примеру, Готы, чем Римляне и уж тем более Кельты), Обрами (Авары) и Белыми Уграми (Великая Болгария). У Славян, во всяком случае восточных, похоже не было даже родовых генеалогических легенд, как у Иудеев и Германцев, совершенно необходимых для счета родства при заключении брачных союзов. Видимо не случайно летописец-Киевлянин и поучители против язычества говорили о свободе половых отношений (по праздникам) в среде многих своих современников, их зверинском образе жизни и популярности брака умыканием. У Кия совершенно отсутствует потомство, есть только братья с сестрой, копирующие местную киевскую топонимику – это всё ещё весьма ранние образцы проявления ранней «исторической памяти». Генетические связи Рюрика и Игоря, приходившегося мужем княгине Ольге, несколько натянуты, зато у Рюрика оказываются целых два брата, копирующие на этот раз скандинавские фразеологизмы – это всё ещё очень славянский взгляд на «историю», побуждающий архаичное эгалитарное общество, занимающее суровую экологическую нишу коллективно «жить настоящим». Но и ничем не ограниченное сочинительство, фантазирование, возвеличивание «кугутского» прошлого древним Русским, взявшимся таки за перо, также не было присуще – общественное мнение, этот «предохранитель» от всякой глупости в свободном обществе, стояло на страже народной памяти. Поэтому не случайно летописец не раз зачем-то ссылается в своем изложении на альтернативные мнения о тех или иных исторических явлениях, в том числе в вопросе относительно социального статуса столь важного для него Кия.
Таким образом, трудно представить, как в обществе с такой архаичной социальной типологией, картиной мира и прошлого, а буквально родовом, в бесписьменном языческом обществе, без непосредственного присутствия самих Германцев могла бы удерживаться «мода» на имена чужого языка. Стоит обратить внимание на то, как очевидно ещё в общем-то германоязычные Русь, носящие отчетливо германские имена, клянутся согласно летописи славянскими богами, хотя наверное христианский монах-Киевлянин в принципе был мало знаком со скандинавской языческой мифологией. Очевидно, в данном случае произошел перенос славянских реалий на более ранний этап ещё германоязычных Русь, словесные формулировки которых («наших домов надежный защитник») у славяноязычных Русь (или в словенском Новгороде) могли перевоплощаться в имена собственные (Синеус и Трувор). Скорее всего, общества позднепервобытного, да и предклассового типа социальности вообще с трудом перенимали на себя что-либо заведомо «чужое», будь эти общества германские или славянские (предположим, в лексеме Rhos Бертинских аналлов отражена скандинавская интерпретация Славянского этнонима – hrós, hrósan «похвала»). И это обстоятельство может быть позволяет понять и видимую запутанность этимологии самого имени Руси, когда при наличии имплицитных намеков на «буквальный перевод» даже в летописи, посредством славянских лексем дружина «спутники» и вои-войско, само слово кажется «апотропийно» «выравнивается» по славянскому корнеслову (русло, руст, ручей, русый «красно-золотистый»). Хотя быть может ещё само имя Свеев (от той же востребованной и у Славян индоевропейской основы sw-o/e-), которым принадлежит и первенство, и первоочередность в общении с восточными Славянами, как характерно для них и особое внимание к скандинавскому форманту roþ-, их имя давало им надежду на «взаимопонимание» в гостях на Аустрвеге. Видимо редкая представительность в именослове сыновей князя Владимира Святославича германских имен может также служить частной иллюстрацией процесса успешного перехода Русь на славянский язык. Во втором-третьем поколении Варяги перешли на славянскую речь и «мода» в среде их потомства стала исчезать, а те скандинавские имена, что древнерусский именослов себе все-таки присвоил, и сейчас иногда вызывают обоснованные подозрения на их компиляцию со славянской лексикой («ребусы» германских имен сложенные из славянских формантов).
В каких это таких поместьях в X веке в Восточной Европе все имели одну фамилию? «Независимое безымянное порубежье» появилось только в XX веке, а не существовало всегда, тысячелетия на пролет. Все течет, все изменяется – говорил мудрец. В Англии – в одну сторону, в России – в противоположную.
Отредактировано: 07/02/2017 15:11
You need to log in to write a comment