Русский 03.03.2018 14:19 – 06.04.2022 20:49

Заметки на полях прочитанного (О.М.Мысенко, К ВОПРОСУ О МОРФОЛОГИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЕ ЭТНОНИМА “РУССКИЙ”)

Русский

1

--------------------------------------------------------------------------------

Историческое чувство, историческое сознание!… Да ведь это значит уважение к своей земле, признание прав своего народа на самобытную историческую жизнь и органичное развитие; постоянная память о том, что перед нами не мертвый материал, из которого можно лепить какие угодно фигуры, а живой организм, великий, своеобразный, могучий народ русский, с его тысячелетнею историей! …

И.С.Аксаков

--------------------------------------------------------------------------------

Я: Не оставила равнодушным одна странная статья десятилетней дав­ности

--------------------------------------------------------------------------------

Цитата: … Но почему “белорусы” и “русские”? … Почему один эт­ноним безаффиксный, а другой образован суффиксом относительного прилагательного -ск- и по происхождению этноним “русский” является относительным прилагательным?

…

Если проанализировать другие этнонимы, то мы не найдем ни од­ного, образованного при помощи суффикса -ск-. Например, эстонцы — древнее самоназвание народа maarahvas — “народ нашей земли” … В русском языке слово появилось довольно поздно, но существует с суф­фиксом -ц-(-ец-).

…

Немцами…

С этим же суффиксом образованы в русском языке этнонимы “ли­товцы”, “испанцы”, “азербайджанцы”, “японцы” …

--------------------------------------------------------------------------------

Я: Связано это с тем, что у Славян индоевропейский суффикс “от­ношения, атрибуции, принадлежности” -isk-, как и некоторых других индоевропейцев (Scordisci, Cherusci, Borusci, English people, Deutsche, Svenskar, Danskere), обслуживает самые высшие, политические сферы общественного пре­стижа, самоназвания – Polska, Hrvatska, Česka, Slov­ensko, Русьска(я) земля, Словѣньска(я) земля, Блъгар­ская земля, Срьбьская земля, Дере­вьска(я) земля, Новъгородьская земля, Gdańsk, Pułtusk, Brańsk, Płońsk, Пшеворескъ, Сутеискъ, Бужьскъ, Туриискъ, Лу­ческъ, Волковыискъ, Шумьскъ, Черторыескъ, Ушьскъ, Ми­ческъ, Торче­скыи, Моровииск, Пиньскъ, Клеческъ, Случескъ, Миньскъ, Логожьскъ, Чичерьскъ, Дрютескъ, Полотьскъ, Витебьскъ, Вержавьскъ, Сновескъ, Из­борьскъ, Смо­леньскъ, Дѣбрѧньскъ, Девѧгорьскъ, Се­ренскъ, Мо­сальскъ, Козельскъ, Лобыньскъ, Кол­тескъ, Не­риньскъ, Воротинескъ, Мьценьскъ, Мо­жаискъ, Трубчевьскъ, Ропескъ, Глинескъ, Рыльскъ, Курь­скъ, Пронь­скъ и др. Упо­мя­нутые здесь древнерусские города (напомню, что древне-Русская циви­лизация – специфически “городская”) принад­ле­жат только домонголь­скому возрасту, а их картографирование выде­ляет сплошную террито­рию проживания Славян примерно VIII-XI веков. То есть, Рус­ские, Рус­ска(я) земля (западнославянское Ruska) – есть ярко выраженная славя­ноязычная политонимика и культурологистика, “национимика” по су­ществу. По морфологи­ческой форме аутентичные славянские полито­нимы – прилагательные. Но это самое общее место индоевропейского и европейского “вербаль­ного мышления” вообще: Español, Italiano, Français, American, Magyar, Suomalainen – всё это при­лагательные, адъективы.

Белорусы – тоже прилагательное, но качественное, краткое от бело­русые “беложел­тые” (значение славянского рус- подвижно, в зависимо­сти от контекста от “красного” (исконно) до “жёлтого”, в переводах приравнивалось греческому “золотой”), то есть “белокурые, белобры­сые”. Таким обра­зом, тех, кто в Бе­лоруссии не соответствует заявлен­ному стандарту, тех можно смело расстреливать, как предателей ро­дины. Просто перед людьми, которые изобретали в XX веке “новые национальности”, стояла конкретная за­дача: сделать так, чтобы “но­вое” было непохоже на всё то, что было за все пред­шествующие рус­ские века, где были совершенно рус­ская область Белая Русь, рус­ские Руские люди, Ру­сины, Беларусцы, просто Руски и даже по-науч­ному Бе­ларуссы. Тут следует обратить внимание и на то, как максимально уда­лены друг от друга слова-поня­тия Беларусь (БССР), Украина (УССР) и Россия (РСФСР) – выбор был об­думанным. Причем слово Беларусь – тоже ведь такой же филологиче­ский новодел XX века.

В древнерусском языке славянский словопроизводный суффикс су­ществительных мужского рода (из архаичного -ьk-), суффикс “частно­сти” -ьц- (молодьц, старьц, борьц, творьц, иноверьць, иноплеменьц, иноро­жьць) при­менялся в терминологических ка­тойконимах ((ино-)земьць) и катойко­нимах класса “регио­на­лизмов” (Пищанцы, Новго­родцы, Черни­говцы, Ярославцы и многих дру­гих) и почти не изве­стен в очевидной эт­нони­мике (Немцы, Дунайцы, Тиверцы, Половцы), зачастую облада­ющей ве­роятно всё же характером катойко­нимов (Дунайцы, Ти­верцы, По­ловцы). Причем именно русский язык у Славян во­обще был первооткрывателем для этого суффикса ка­тойконимической перспек­тивы и области приме­нения (все древнерусские “региона­лизмы” внут­рирусского значения, эндонимы (хотя могут быть редкие исключения – Лоукоморци, или Лоукоморьскиѣ Половцѣ (1193) – ну Половцы вообще второй после Руси по частоте упоминаний этноним в домонгольских ле­тописях)), не говоря уже о сфере оче­видной эт­нонимии, открытой глав­ным образом уже в Но­вое и Новей­шее время, когда словообразова­тель­ная модель с суффик­сом -ц- значи­тельно по­полнила свой словарь, за счёт опять же географи­че­ской тер­минологии и экзоназваний (за вы­че­том внутриславянских Словенцев и Словинцев-Кашубов, Славян-Ма­ке­донцев (а также “национал-украин­цев” XX века)) разной степени по­ли­тико-геогра­фической “важности, масштаба”, так что, как бы с некой точки зрения “пре­стижа”, древне­русские Рязанцы в русском языке ока­зываются “равны” Европейцам, Африканцам, Австра­лийцам, Американ­цам и очень-очень многим дру­гим.

В тоже самое время составлявшие первоос­нову (выраженно слово­образо­вательной) славянской этнонимики суф­фиксы -ītj- и -jěn-/-jan- один за другим выходят из употребления, что конечно прежде всего ка­сается суффикса -ичи, не перешедшего в кате­гории “этнонимов” “по­рога” старорусского языка (XV век – переходный от древнерусского к старорусскому). На “излёте годности” он изредка (иногда га­паксы) при­менялся у Русских к основам имён северных, лес­ных финно-угор­ских племен-народностей – Пермичи (привычная Пермь), Тоимичи (То­има), Ермоличи (Ермола), Вымичи (Вымь), Сысо­личи (Сы­сола), Вогу­личи (Во­гула), Югричи (Югра), Мордвичи (Мордва) – в чем тоже можно ви­деть дей­ствие тенденции “патронимического” (“родо-племен­ного”, “кровно-родственного”, как бы “узко-этниче­ского”) вос­приятия суф­фикса -ич- (отче­ства на -ич представлены уже в Повести ВЛ, а все во­сточнославян­ские “племена” на -ичи во всех смыслах жизни, “этнично” и “эк­зо­нимно”, “дипломатично” так или иначе удалены здесь от “сере­дины” Русской цивилизации). Со­всем покинув “этническую” категорию суф­фикс -ичи успешно реабили­тировался в именах под видом “катойко­ни­мов”, в “узко-регио­нальной” сфере – др.-русск. Московляне и ст.-русск. Моск­вичи. Вообще полагают, что “этнологическая” тема суф­фикса “-ичи” была производной и пре­ходящей, хотя древней и долгой, ведь имена Семичей, Дреговичей об­разованы уже от топонимов (срав­нительно бо­лее инновационный в Славянской ономастике фор­мант “-()н-” (подобно форманту “-ьц-” позд­нее) уже изначально имел предна­значение катойконима (именно это ка­чество всегда затрудняло этимоло­гию имени Славян при относительной смысловой прозрачности его корня, вопрос конкретности значения, но всё же как видно по обще­сла­вянским материалам суффикс -ěn-/-jan- не ограничивался пределами катойконимии – кличане, бѣжане, бѣгляне, ловьчане, пълчане, пирѧне, сѣмияне, люжане, хри­сти­ане (крестьяне), Агарѧне – чего наверно и сле­довало ожи­дать, помня об извест­ной исчерпанности аффиксных средств)). Если так сложилось, что имена Кривичи и Вятичи обозначали абсолютно крупнейшие вообще славянские исторические этно-социаль­ные организмы (характерно может быть, что чем дальше от Киева, тем крупнее становятся “-Ичи”), то в письменную эпоху применение суф­фикса -ич- сужается обратно к “ближнему кругу”, до древнего и ис­кон­ного радиуса действия относительно более “узких связей”, о разме­рах которого радиуса можно судить по тому, что суф­фикс почти не при­ме­нялся в обобщающих экзонимах для не-Славян (Берендичи, Бродничи и север­ные лесные финские племена), но видимо охотно применялся в эк­зони­мах для единственного числа, по принципу “родом …” – Гречич, Угрич, Влашич, Немцич.

Праславянское, или общеславянское Němьcy-Нѣмьци “не понимаю­щие” из ne+jim- “не + брать, взять, иметь” (сравните емьць). Камнем преткновения в этимологии имени всегда являлось и является сращение предполагаемого здесь суффикса -ьц- с корнем, или наращение суф­фиксов, формирование парадигмы “Немц-и”, откуда Немьцьск- (вместо Немьск-?), хотя толкование “нем-ой” природы значения корня в сла­вянской письменности представлено довольно рано. Возможно тут имело место стечение обстоятельств древности и востребованности этнонима с необходимостью “этнологизации”, усиления его “этнонимизации” для отрыва от “нем-ой” нарицательной природы и образования вменяемых производных принадлежности (от “страны немых” к “стране Немцев”), при том что суффикс -ц- опять начнёт применятся в этнонимии по боль­шому счету очень поздно, в Новое время, и за вычетом древнерусских “нечётких этнонимов” Дунайцев, Тиверцев или Половцев Немцы долго были у Славян этнонимическим изолятом этого суффикса (сравните, Веньдици-Венедици “Венецианцы” – видимо книжное, учёное новооб­разование древнеславянской письменности, где к форме больше тяго­теющей к античному историологизму в германо-латинском акценте “Ве­неды” (вместо адриатического, средиземноморского “Венеты” (кстати, обиходное древнерусское Римляне – тех же среднеевропейских, не бал­канских, корней)) наращён суффикс по аналогии с византизмом Βενέτικοι “Венецианцы (Венетики)” (сравните Фраци “Фраки(йцы)”), от Βενετία “Венеция (Ве­нетия)” (быть может, вероятность знакомства сла­вянских книжников с античной “Венедской” историографией потенци­ально повышает прав­дивость летописной “теории Дунайского исхода” Славян, хотя впрочем неопределима точно теперь предполагавшаяся хронология “исхода”, то есть конкретность значения “Волохов” (“Франки”, “Романцы” или всё-таки кто-то более древний? (“Фран­киско-романское” значение Волхов наверно согласовалось бы с древне­русской, полянской аутентичностью летописного предания о Дулебах и Обрах)))). Можно также отметить черты сходства формообразования элементов парадигмы “Немьци” и парадигмой эндо­нимных славянских этнонимов на “-ичи” (как бы “Немичи-Немитин-Немичск-”). Вероятно суть исконной оппози­ции “Славяне-Немци” направляла развитие по та­кому руслу, где “Сла­вяне” так же потеряли способность раскладываться на составляющие морфемы (“загадка” имени Половцев (с чего вдруг кочевники (Куманы, Сары, Куны/Хуны, Сарыкане, Сарини, Хинове, Кыпчаки) называются Русскими по-русски? – а рас­ширился горизонт, исторический и геогра­фический, как у “циви­лиза­ции”) может быть скрыта в противопостав­ле­нии “Поля-Неполя”, где “поле” – “гора, ме­сто обитания, civitas”, тем более в уже христиан­скую пору (устойчивое летописное о Половцах – инопле­меньники, а также Агаряне, Измаили­тяне), тем более когда но­вый кон­гломерат пле­мен пе­рекочевал в Европу из-за Урала и Волги (тем более и половь “остаток”, “солома” (сравните зелень) и её “цвет” мог сближаться с “жел­тым”)). Сравните в этой связи имена чисто топогра­фической, ка­тойко­нимиче­ской природы По­ляне, По­лянин, но Польска, Деревляне, Дерев­лянин, но Деревьска, где нарица­тельность “топогра­фии” отнюдь не портит смысла названия “земли” (при том что для сла­вянских Поли-Поля-Поляне про­гнозируется родство с хеттскими Pala и индоевропей­ская глубина). Таким образом, факти­чески чистыми этнонимами производ­ными суффикса -ц (и одно­временно экзонимами) у Сла­вян до Нового времени (до эпохи Просве­щения, до нового расшире­ния геогра­фиче­ского кругозора) оставались прасла­вянские Нѣмьци (о ветви во­сточных Германцев) и древнерусские Поло­вьци (об эсхатологи­ческих “Измаили­тянах” по ту сторону Волги).

Безсуффиксный способ поименования для славянского языка и са­мосознания являлся исключением из правила, применявшимся в особых случаях. Это, во-первых, столь знаменитые Лѧхи (от Лендхи), помимо Лѧхове, “Лѧдичи” (Лендичи), “Лѧдѧне” (Лендзяне), при том что Лендхи, являясь, так выглядит “фак­тически” во всяком случае, синонимом орто­доксально славянского Поли?-Поля?-Полѧне, тяготеют к изоглосности с общегерманским land, в силу может быть того обстоятельства, что Гер­манцы достаточно плотно населяли в своё время географическую ан­тичную, римскую “Герма­нию”, граничащую с географической “Сарма­тией” по Висле. Чехи (по­мимо Чехове) претендуют на калькирование имени кельтов Boii (от индоевропейской основы “бить, ударять”) и гер­манцев Саксов (от “Меч (сакс)” из “братья по оружию (мечу)”), во вся­ком случае народноэтимологиче­ское (сравните чехонь, чеша, чешка, сабляница). Предполагаемое стяжение от Челхи (как в человек, челядь) ка­жется не обнаруживает общеславянских подкреплений (лѧдина хо­рошо читается в Лѧхах благо­даря Лѧдьскои земли и прочему), и вообще важно, что имя является у Славян изолятом (сравните, идеально объяс­няемое из славянского вѧщии имя Вѧтичей (“вѧтые”) калькирует бал­тизм “первопоселенцы” сокрытый в имени Радимичей (вообще из этно­нимов восточных Славян точно боле нигде в Славянском мире не повто­ряются Тиверцы, Уличи, Радимичи и Вятичи, что выдает в них катойко­нимы узко-местного значения, допустим, топоним У(г?)лъ в У(г?)личи (сравните абстрактный нарицательный топографизм Полян, Дреговичей, Древлян, Севера, Смолнян, способный производить конвергентные по­вторы или даже, быть может, быть перенесён в подходящую среду))). Хърваты и Дудлебы – являются очевид­ными экзонимами, заимствовани­ями в сла­вянском. Анты – не просто ярко выраженный, с колокольни наших зна­ний, экзоним Славян (срав­ните германское Готисканза “Гот­ский край (берег)”), но он не из­вестен самим Славянам по-видимому вовсе, чита­ющие и пишущие они его не вспоминали. Есть может только некоторые слабые намеки на зна­комство Славян с именем Венедов (например, форма Веньдици?!), кото­рое опре­деленно применялось ан­тичными исто­риками и географами к этниче­ским группам, точно при­частным или близкородственным предкам Сла­вян. Однако также о своем предполо­жительном “Венедстве” уже гра­мотные Славяне узнают из учёной пись­менности. Лишь Сербы не имеют в глубокой древности яв­ных дополне­ний, как и полной семанти­ческой прозрачности корня, что даёт повод подозревать в них заим­ство­вание, однако внутриславянская, ка­кая-то архаичная диалект­ная?, их история представляется возможной (от из­начального “молочные братья”?, затем “молодежь”?, видимо тер­мина древней родо­вой (родъ – тоже понятие “материнское”, а otьcь – в сущности “один из отцов”), матрилокальной эпохи (при этом древней­ший корень тут мог бы ограничиваться второй согласной – С-р- (как гридьба? из гридь-griđi))). Реконструируют также ранне­славян­ское Слави, в связи с попу­лярно­стью в своё время столь же крат­ких ви­зан­тийско-латинских форм. Нако­нец столь давно забытые Спалы, с ко­то­рыми столкну­лись Гуты по пути в Скифию, вполне впрочем могут нахо­дить подобаю­щие па­раллели в за­паднославянской и не только лек­сике (посполита, спали­вати, испо­лин).

Но уникальны Руси (почти как и Русичи из “Слова о полку Игореве”, вспомянутые там по ходу текста четыре раза и перекликающиеся с за­писями о Русиниче (1182), Русиновиче (1253) и Русиче (1364) в Далма­ции) из Галицко-Во­лынской летописи в прямой речи Польского, Мазо­вецкого князя Кон­драда II в статье за 1281 год: Кнѧзь же Конъдратъ нача ѣздѧ молвити: “Братья моя милая, Роуси, потѧгнете за ѡдино срд̑че!”. Во второй и по­следний раз Руси трижды будут названы в Жи­тии кн. Ольги (рубеж 1540-50-ых годов). А затем в русской письменно­сти по совокупностям причин появятся Руссы и Русы, Россы и Росы, ко­торых и до сих пор но­ровят, из современных уже условных, учёных, технико-историологиче­ских терминов-соответствий доисторической (до само-литературной) Руси в зарубежных письменных источниках, норо­вят превращать в ре­альное имена реальных людей той древности, где филологических имен родов и племен [Русы] и [Росы] быть не могло (Хърватов и Дудлебов трудно с чем-либо спутать, а в нашем случае нарицательные омонимы подобрать можно и хорошо если “удачные” (категория антропологизмов “русы(е)”? (массы “белых”, “черных” и любых могли замечать ещё древние “родо-племена”, но очевидно ан­тропологизмы тогда ещё с трудом могли слу­жить “этническими” име­нами (и не в нашем случае – если одно “племя”, то как черная кошка в черной комнате), пока не возникала цивилизация (сравните, “черного­ловые” в Шумере и Месопотамии, в Китае), и по­тому в такой роли они в принципе вторичны, народноэтимо­логичны, могут совпасть и даже спо­соб­ствовать, дополни­тельны), и “ту­манные”? для “Росов” (интересно, как носители идеи Рагнарёка, Скандинавы, могли бы вос­принимать при­роду византийского экзонима Руси, имеющую тесное от­ношение, по за­меча­ниям самих Ви­зантийцев, к “Апокалипсису”?))). Чи­сто гипотетиче­ски славянский “пле­менной”! эндоним мог бы иметь вид “Русяне” или “Ру­сичи”, но древне­русский язык знает Ру­шан, обитатели города Русы (имя соб­ственное, топоним неславянского видимо проис­хождения), а в сте­реоти­пах кон­кретной “середины” Рус­ской циви­лиза­ции (в Сред­нем Придне­провье) Русичи несут в себе, при всей своей сла­вянскости, заряд из эк­зонимно­сти (суффикс -ичи как бы годится для других Сла­вян), кровно-род­ственно­сти и апополитийности. Возможно у Семичей (соби­рательное Сѣ­веръ-Сѣверо (интересно соответствие лужицким формам на -jо – Połobjenjo, из “Полабяне”)), Кривичей и Радимичей суффикс -ичи го­дился для са­мих себя, и не ис­ключено, что свершившийся в рус­ской ли­тера­туре га­пакс Русичи им и обязан, если конечно не являлся “этнич­ным, домаш­ним, интимным” обозначением у самых коренных Рус­ских, но не при­годным для пра­вильного литератур­ного языка, регулярно об­ращаю­ще­гося с от­чествами. Итак, Руси, как и им подобные краткие сла­визмы ци­вилизо­ванной эпохи, следует пола­гать вторичными и эмо­тив­ными разви­тиями. Счита­ется, что идею опро­щения, бессуффиксного ва­рианта Рус-Русы подал южнославян­ский язык ещё в XII веке, но тут тоже про­являет себя тен­денция экзо­нимно­сти, ведь сербский язык для себя са­мого со­здал нема­лое разнооб­разие пост­корневого оформления корня Срб- (Србин, Србаль, Срблин, Србляк, Срблянин, Србо, Српче, Српчичи, Срп­чад), а у Русских без рус­ского Сер(е)бь Серб и Сербы ста­новились бы в длинный ряд названий несла­вянских бессуфиксальных этнонимов.

Галицко-Волынская летопись в статье за 1287 год донесла до нас ещё один интересный “Русский” якобы “гапакс”! (два “Русских” га­пакса за сто­летие, в одном летописном памятнике! (и это помимо таких знаменитых гапаксов как украинѧнѣ, въкраиница (“украи (граница)-ница (обиталище)” (сравните гостиньница-гостиница) или “украин-ица (украинка)”, “участок украины”), да и въкраина для древнерусского периода языка)), так внешне напо­минающий морфоло­гию названий оби­тателей древнерусских городов и земель на “-ц-” (1224: “А Галичане и Во­лъıнци киждо со своими кнѧзьми, а Коурѧне и Троубчѧне и Поутивлици и киждо со своими кнѧзьми придоша коньми, а въıгонци Галичькъıѧ при­доша по Днѣпроу…” (тут отдельно хочется обра­тить внимание на мен­тальный стереотип – не Суворов и Наполеон ко­мандуют миллионами двуногих тварей, а общины приходят, киждо со своими князьми)) – “И созва бояры Володимѣрь­скыя брат̑ своего и мѣстичѣ Роусци и Нѣмцѣ и по­велѣ передо всими че­сти грамо­тоу братноу ѡ даньи землѣ и всѣх̑ горо­довъ и столного города Воло­димѣрѧ”. Однако, принимая во внима­ние, во-первых, ограничен­ность глубины возраста термина Белорусци (“Рус­ские Речи Посполи­той”) 1620 годом, во-вто­рых, диалектическую осо­бенность текста лето­писи (Роусцѣи кнѧзи), и в-третьих, характернее со­седство Русских в тек­сте с Нѣмцѣ, нельзя ли предположить здесь вполне морфологически ор­тодоксальный оборот “местичи (местные, горожане, мещане) Русские и Немцы”? Можно ещё привести довод о том, что именно на Юге вообще (и долго, до XVIII века), и в Ипатьевской лето­писи в частности, имя Русь обычно придерживалось исконного значения “названия народа” (в Га­лицко-Во­лынской летописи – в примерно 78% случаев (в характерных для реги­она сочетаниях “Ля­хови и Русь” или “Русь, Ляхи и Половцы” и т.п.), в Киевском своде той же Ипатьевской летописи – примерно в 39% упоми­наний слова, а вот в Суздальском ле­тописце Лаврентьевской ле­тописи в около 82% образцов слово Русь значит “название страны”), тогда как “этноним” “Русцы” – это чистей­ший катойконим “обитатели Руси”. Так или иначе “мол­чание” “Рус­цев” до XVII века многозначи­тельно, при условии нормаль­ной ак­тивно­сти ка­тойко­нимов на -ц в лето­писях. По меньшей мере оно может быть обя­зано большей относи­тельно-сравни­тельной “книжности” именно та­кой раз­новидности “рус­ского” этно­нима, несмотря на его аб­солют­ную в то же время филологи­ческую есте­ственность, такую же как у дру­гих ред­ких “допол­нений” – Русичи, Ру­сяне (“Аней” и “Ичей” среди “пле­мен” восточных Славян было немало, а Тиверцы (впрочем даже Ти­верьци не до конца прозрач­ное слово, правда скорее всего катойконим, как древ­нерусские регио­нализмы, и возможно с дославянской (как “Днестр”) основой (то ли “петляющий” или “порожистый”, то ли “двуязыкий”)) и Пищанцы (о Радими­чах) из­вестны только вдвоём). А в народном языке у Малорусцев будут из­вестны Русо­вичи, по-видимому такой же катойко­ним как новго­родское половици, то есть “пол-овичи”, “обитатели дру­гой половины (за Волхо­вом)”. Бело­русцы и им подоб­ные формы (Чер­норусцы, напри­мер, от “Чёрная Русь (Понема­нье)”) также будут свой­ственны по началу памят­никам как ми­ни­мум “офици­ального” ха­рактера (видимо от того, что само по­нятие “Бе­лая Русь” по природе своей “тео­логично”, отражая идею “Святой Со­фии” в аспекте местона­хождения – “Белая Русь” там, где есть соот­вет­ствующая цер­ковь). Оби­ходный же, неофи­циальный рус­ский язык, как позволяет су­дить со­хранность лите­ратуры, удовлетво­рялся эт­нони­миче­ской асим­мет­рией! из определений Русин, Руска и Руская, пол­ными вы­ражениями “Русский человек” и “Русские люди”! (общественное стремление к со­хранению литературно-письмен­ных канонов, консерватизм, но хотя ведь, с другой стороны, “Русскую правду” переписывали и в XVII веке, а “люди” (в отличие от “народа”) – термин древнеславянского обычного права!, таким он и вошёл в “Правду”, то есть простые люди ещё и подчеркивали таким об­разом свои “права”), Русак(и), Ру­сачок и Русачки, Ру­сане и Ру­сяне, Ру­сано­чек, Ру­санка (в тройке Ру­сичи-Ру­сяне-Русцы пер­вый оним наверно можно по­лагать более “до­ступным”, хотя он и скоро потеряет смысл в связи с общим закрытием именно “этниче­ской” темы популяр­ного суф­фикса “-ичи-” (уже “За­донщина”, обра­щавшаяся к “Слову” за приме­рами, за­меняет Русичей и привычным (в ПВЛ), и высо­колитера­турным “Русские сы­нове”), а столь же вто­ричные, литератур­ные, высо­костиле­вые Русяне много позд­нее, но при­живутся в народном оби­ходе (причём, если Русь уже “название страны” (как тра­диционное “Немцы” до сих пор у Поля­ков (язык “России” перешел на “латинское эспе­ранто” – Финляндия, Дания, Германия, Ирландия и т.п., но срав­ните Финска, Данска, Не­мачка, Ирска, Francozska, Rumunska, Norsko и т.п.)), то сохра­няет силу и при­родный катой­конимизм суф­фикса -jan-)), опро­ще­ние Ру­сины от множе­ственного числа Русинове у Белорусцев и Мало­рус­цев, а в XVI веке формирова­лись культу­ро­ло­ги­че­ские и фило­ло­гиче­ские пред­по­сылки возобладания симметрич­ной мо­дели из суб­стан­тивов, до­полняю­щих уже принятую го­раздо прежде (и вроде бы из­на­чально (ядро древ­нейшей асимметрии из “Русь-Русин-Русская”), а пер­вое до­шедшее сви­детель­ство датируется XIV веком) форму для жен­ского рода “Рус­ская”. Если сравнивать нашу си­туацию с формирова­нием польской эт­ноними­ческой (кстати, синхронной великорусским Русакам) модели Поляки-По­ляк-Полька (при “вы­соко­стилистиче­ских” польских, таких же как и Рус­ских, “Поля­нах”) следует заметить заметно большую “литера­тур­ность” природы русской, обязан­ной ко­нечно, во-первых, ранней пись­менности на род­ном языке – здесь в народ, в “эт­ноним” ушла самая вы­сокостиль­ная форма, свой­ственная фундамен­тальному политониму Рус­ская земля. Во-вторых – от­сутствию собствен­ных орто­доксальных сла­вянских “Руси­чией” и “Ру­сан”, анало­гичных тем же По­лѧнам, Чехам, Словѣнам, Хърватам и всем остальным сла­вянским племенам и их этно­нимам, ведь Русь, при всей её несоизме­ри­мой фольк­лорной популярно­сти в Русском народе, совсем не скрывает своего исто­риче­ского проис­хождения (в ре­альности это название имми­гран­тов-колонистов, или этно-социальной группы с коротким и импро­визи­рованным, легендар­ным “племенным периодом” (хотя с X века Русь и становится реальным названием уже славяноязычной общности (и в тоже время какие-то прямые потомки Полян, ѡт них известны в Києвѣ летописцу и до сего дьне, в начале XII века – сравнительная славянскому субстрату горстка Скандинавов-Руси в Восточной Европе лишь перешла на славянский язык, не будучи разу­меется способной как-либо подвинуть племенные границы даже невели­ких Полян, проживавших в междуречье Стугны и Ирпеня (только разве что в ширь)), рас­тущей из Среднего Поднепровья (в про­тивовес расту­щей политической самостоятельности городов и уже в “малой Русской земле” уже в XI веке!))), всех его обстоятельств (всё-таки Руси при­суща морфологиче­ская форма, предназначавшаяся для по­име­нования ста­ринных несла­вянских пле­мен (Сась (Саксы), Донь (Даны), Жмудь, Либь, древнерус­ские книжные но­вообразования Скуфь, Ватрь (Бактрия – при­мечательна трансформация названия словно под влиянием славян­ского vatra “огонь”) и многие др.)), отчего со­зданная когда-то в X веке Русью Рус­ская земля X-XI и XII веков (как “русская Античность”) в итоге заме­нила со­бою громад­ному! ти­тульному народу (апопо­литейной в дей­стви­тель­но­сти, межго­родской, межземской, то есть (на современном языке) меж­го­судар­ственной куль­турной общно­сти, общно­сти по языку/письменности и вере (причём ещё на своей заре, ещё в “малой Русской земле”, в Сред­нем Поднепровье), общности, сплавляв­шейся сильнее и сильнее с каж­дым веком!, вопреки росту и числа, и са­мостоя­тельности городов! (но не вопреки феодальной раз­дробленности, по причине категоричного отсут­ствия в Русской земле феодализма), тем паче первые пять веков Рус­ской истории, общности сплавлявшейся, а не расходившейся! и даже наперекор наступающей с XV века полониза­ции (пока не наступили “полные больше­вики”)) гео­графиче­ски громад­ной! (что тоже важно) цивилиза­ции, за­менила народу его небывалых “Руси­чией” и “Русан”, появляв­шихся уже по ходу (ведь Русичи упомянуты в “Слове о походе Игоря”, походе за пределы Рус­ской земли, в ситуации обострения “кровно-род­ствен­ных” настроений), задним числом, экс­промтом, фа­культативно. Без “большой Русской земли”, “Киевской по­литии” X-XII веков, достававшей данниками до Корси, Чуди и Мордвы, процесс формирования громадной этно-культур­ной общности конечно не обошёлся, но правда её структура и внутрен­ние связи были совсем не того же рода и происхождения, нежели у “централизованных госу­дарств” Позднего Средневековья, Нового и Но­вейшего времени, а уже в XII веке от этих связей остались только куль­турологические (кроме чи­сто традиционной связи Новгорода с родом князей Рюриковичей (эта родовая монотонность будет нарушена только к концу XIV века) и ино­гда, ситуативно востребованного нобиларного родства между князьями, по-братски делившимися покормом с террито­рий, например, всегда при­тягательной для всех Рюриковичей Киевской земли/волости/области, но если конечно город при этом не возражал, что случалось (в XIII веке (до Монголов) можно наблюдать некоторую тенденцию успехов княже­ской власти на почве роста социально-имуще­ственного неравенства внутри общины, ослабления единства веча, кон­солидации “боярского патрициата”, но до “королевских” стан­дартов Запада Руси было прин­ципиально далеко – здесь априори не было цен­трализованной и главное мощной служебно-административной органи­зации (древнерусское дво­ряне) для их настоящей опоры, поэтому не­случайно эпизоды конфлик­тов каких-нибудь князей с какими-ни­будь городами столь редко обхо­дились без помощи Половцев, Ляхов, Угров)), развивающие по нараста­ющей языковое (литературное) един­ство (наиболее близким во всех от­ношениях аналогом общности Руси-Рус­ских людей является пожалуй синхронная ей общность Diutisc (с её “ан­тично-Тевтонским” праобра­зом)).

Таким образом, “лицо” отечественного самосознания в исторической ретроспективе ваялось действием векторов сил, с одной стороны, тен­денции крайне плохой сохранности памятников письменности (напри­мер, пожар Успенской церкви в 1382 году, которую осаждённые Моско­вляне перед тем забили книгами), при полном отсутствии ещё и соб­ственной какой-то весомой “школы”, которая сохранностью этих па­мят­ников на каком-то “профессиональном” уровне специально бы занима­лась, с другой – настоящим противоречием парадигм двух настоящих цивилизаций, фактически “Русской” и фактически “Русийско-Россий­ской”. “Городской” характер древне-Русской цивилизации при в то же время её несравнимо грандиозных для Европы географических масшта­бах (358 городов в “Списке Русских городов дальних и ближних” (конец XIV–начало XV веков) призахватывают области Валахов и Литвы, даже Болгар (средневековые Литва и Валахи были действительно в значи­тельной мере русифицированы)) придавал политонимии, и её полным (хотя бы в письменности) фор­мам! Русская земля, Русские люди, Рус­ский язык/народ обеспечен­ную самодостаточ­ность (а древнерусское “Слово о полку Игореве” со­держит языческие реминисценции, которые могли бы быть сравнительно свой­ственны древнерусской письменной культуре в целом, светской пись­менной культуре, если та­ковая име­лась). Между тем, специфика соци­ально-по­литической прак­тики “Рос­сии” (заключающаяся в регулярном “пассионарном” обновлении гено­фонда ниши политарного класса всё менее и менее просвещёнными ин­дивидуумами (даже относительно не стоящего на диком месте постоян­ных начинаний с нуля, регулярно и накопительно просвещающегося окру­жающего мира)) уже (на сегодняшний исто­риче­ский мо­мент) срабо­тала на самоте­куще-есте­ственное втаптывание в со­циальное дно не только ка­ких-то филологи­ческих изысков (Русичи), но и такой изыс­кано-“нацио­наль­ной” формы как Русск-.