Храм 05.11.2016 00:05

Храм

Я - художник. Точнее,  был художником... Сейчас мучаюсь в
поисках слов, словно ловец в поисках жемчуга. Захлебываюсь
мыслями, достаю раковину, разрываю ее, а там вместо жемчуга -
гниль. Я не могу передать словами то, что вижу и чувствую; я
мыслю цветом, линией...
Я писал храмы. Поиск линии и цвета храма - была моя жизнь.
Тогда я писал свой храм. Я сотни раз приходил сюда, чтобы
вылепить на холсте поседевшие его стены... И каждый раз
страдал, распятый на кресте.
  Писать храмы - это тогдашняя моя находка, находка нашего
времени. Тогда храмы уже не рушили, но и не писали их. А я их
писал, стал писать назло. Может быть это была и не моя наход-
ка, может быть я ее перенял, украл, но я ее развил...
  Я тогда учился в Академии художеств. Руководитель мас-
терской, в которой я проходил школу, работал над полотнами из
серии "Красные огни Сибири" и "Лампочка Ильича" ... Он был
тверд в том, что его полотна нужны людям.
  - Они несут свет в будущее,- говорил он.
  Он отчаянно боролся с моими храмами. Он беседовал со
мной, возмущался, давил...
  Меня спас парторг академии. Светлая личность - парторг.
Всех спасающий в критические моменты истории, он запечатлен в
советской литературе, кино, живописи и даже музыке. Я воздвиг
бы памятник безымянному парторгу.
  Парторг растолковал, что храмы - это наша история. Знать
нашу историю, достойно изобразить нашу историю - благородная
задача любого талантливого художника. И партия поддержит эту
линию.
  И партия поддержала. Я стал преподавателем академии. Я
стал популярным художником. Я искал новые линии и краски в
изображении храмов... Мои находки не радовали меня, я всегда
чувствовал фальшь в линии, в оттенках цвета.
  И так, в тот день я писал храм. Я смотрел на него как ка-
торжник, содрогающийся при виде плети. Я работал.
Я не любил дыхание в затылок тех, кто смотрел из-за спины
как я пишу. Творчество - это таинство.
  И в тот день, когда я творил, я почувствовал, что кто-то
стоит за моей спиной и наблюдает, как я пишу. Я обернулся.
И тогда я впервые увидел ее. Она стояла с этюдником через
плечо и внимательно смотрела на мое полотно. Ее волосы свети-
лись куполом храма.
  - Вы увлекаетесь живописью? - Неожиданно для себя спро-
сил я заинтересованно.
  - Да, - ответила она улыбнувшись,- я хочу стать художни-
ком.
  - Я Вам сочувствую.
  - Почему? - Спросила она.
  - Вы обрекаете себя на муки, а женщина создана для
счастья.
  - А что такое счастье? - Спросила она.
  - Женское счастье? - Переспросил я.
  - Пусть женское, если хотите. - Ответила она.
  - Женское счастье любить и быть любимой. Счастье - это любовь.
  - Это избито и пошло.
  Она сказала это задумчиво и грустно.
  Тогда я, может быть, и казался ей метром... Я чувствовал,
что ей интересно общаться с настоящим, взрослым художником.
  - Вы пишите только храмы? - Вдруг спросила она.
  - Почему вы решили? - Удивился я.
  - Вы пишите классно. Профессионально пишите. Вы - профес-
сионал. - Вдруг сказала она.
  Я удивился ее независимому тону и с интересом посмотрел
на нее.
  - А вы любите писать храм ? - Спросил я.
  - Нет.
  - Почему?
  - Я не чувствую их. То есть я чувствую их красоту, но я
не чувствую, как бы вам сказать, я не ощущаю потребность в
этом. Я долго стал объяснять ей. Я выступал как метр и учи-
тель. Я ловил себя на том, что я читаю лекцию студентке.
  - А вы любите писать обнаженную натуру? - Вдруг спросила
она. - Нет, - жестко отрезал я. - Женская фигура изучена тыся-
чами художников. Искать здесь новое...
  - Вы никогда не любили. - Сказала она задумчиво.
  Я почувствовал ее сразу. Я почувствовал ее тягу к муж-
чине, ко мне.
                * * *
  Она стала позировать мне. Она стала моей натурщицей. Я
перестал писать храмы. Я писал только ее. А потом мы долго об-
суждали эти работы, спорили. Она была восхитительна. Она была
бесспорно талантливой. Она стала студенткой нашей академии.
  Все проходит. Проходит и страсть. Меня стали раздражать
ее сужения о моих работах, ее жажда философствовать,
докапываться до истины. Я стал часто говорить ей, что женщина
не может быть философом, что женщина не может быть художником.
Баба есть баба, и бабе нужно осознать себя бабой. Я все чаще
стал уходить из дома и снова стал писать храмы.
Женская натура была исписана..., но не понята мной.
Однажды, когда я вернулся домой и мы опять о чем-то заспо-
рили - я сказал ей, что она сопливая девчонка и ничего не пони-
мает в жизни, в искусстве. Чтобы рассуждать надо изучить
жизнь, познать жизнь... Мне тогда казалось, что я знаю жизнь,
а она сопливая девчонка...
  Она долго терпела меня. Но юность - это взрыв. И она
взорвалась. Она ушла от меня. Она взяла только свой мольберт.
Она ушла из академии.
  Прошло много лет, я даже не знал сколько, когда я вновь
увидел ее, выходящую из Храма. Я узнал ее не сразу, даже тог-
да, когда она подошла ко мне...
  - Вы пишите только храмы? - Спросила она.
  - Да. - Ответил я.
  - Вы профессионально пишите, вы профессионал. - Сказала она.
  Я посмотрел на нее, но не узнал.
  - А вы ходите в Храм? - Спросила она.
  - Редко, если там хорошая роспись.
  - А вы любите писать натуру? - Спросила она.
  - Нет, - удивленно ответил я.
  - Да, да. Женская фигура изучена тысячами художников, -
прервала она.
  - Вы никогда не любили.
  И тут я узнал ее. И я обнял ее. Я снова почувствовал,
что ее влечет ко мне.
  Она опять стала позировать. Тогда я опять перестал писать
храмы. Я снова писал только ее. И мы не разбирали мои этюды и
не спорили. Она позировала, а потом уходила в Храм.
  Она была восхитительна. Она стала женщиной.
  Все проходит. Прошла и эта страсть. Меня стала раздражать
ее хлопотливость. Я стал говорить ей, что женщина не может
быть только домохозяйкой, что она напрасно похоронила свой та-
лант.
  Баба есть баба, и бабе нужно осознать себя бабой, - гово-
рила она, улыбаясь.
  Я опять стал уходить из дома, снова начал писать храмы.
  Женская натура была исчерпана.., и опять не понята мной.
Она терпела мои назидания. Она мыла полы и стирала, она чисти-
ла мою обувь. Она дела все. Казалось, её устраивал эта роль и
то, что я пишу храмы. Женщина терпилива. И она терпела.
   Но однажды она молча ушла. Но вскоре вернулась. Она вер-
нулась с каким-то священником.
   - Это наш батюшка. - гордо сказала она.
   Потом, немного помолчав, тихо добавила:
   - И твой сын.