Герман Гессе о живописи 06.05.2013 10:26

"От тоски, становившейся порой невыносимой, я нашел для себя выход, начав рисовать, чего никогда в жизни не делал, и даже попробовал писать картины. Имеет ли это какую объективную ценность, мне все равно, для меня это новое погружение в утешение искусством, которого не смогло мне практически дать сочинительство. Это как увлечение без страсти желаний, как любовь без претензий." (Из письма к Феликсу Брауну, 1917)

"Мои маленькие акварели - это своего рода поэтический вымысел или сны, они передают только отдаленное воспоминание о "действительности" и изменяют ее соответственно личным чувствам и настроениям (…), так что я (…) всего лишь дилетант и никогда не забываю об этом." (Из письма к Хелене Вельти, 1919)

"Творить пером и кистью - это для меня как хорошее вино, опьянение им настолько согревает и украшает жизнь, что делает ее сносной." (Из письма к Францу Гинцкому, 1920)

"Основная тема - простые пейзажные мотивы, дальше этого я скорее всего не продвинусь. Насколько прекрасно все остальное - воздух, животные, движения и самое прекрасное из всего - люди, я, конечно, понимаю, частенько это захватывает меня и даже ошеломляет, но писать это я не могу." (Из письма к Куно Амьету, 1922)

"За годы, как я начал заниматься живописью, во мне постепенно возникло ощущение некой дистанции в отношении литературы (…), что было для меня раньше как бы закрыто. А имеет ли по сравнению с ней хоть какую-то ценность написанная мною картина, этому я не придаю почти никакого значения. В живописи темп, ровно наоборот в сравнении с индустрией, не играет особой роли, речь не идет о потерянном времени, если в конце достигнут результат, оптимальный по выразительности и совершенству формы. Без живописи я бы многого не достиг и как поэт." (Из письма к художнику и негоцианту Георгу Рейнхарту, 1924)

"Равное (как при писании) напряжение и концентрация мне, по собственному опыту, известны только еще при занятии живописью. Сходство тут полное. Тщательно и точно согласовывать каждый цвет с соседним легко и просто, этому можно научиться и затем сколько душе угодно практиковать. Но, помимо того, постоянно видеть перед собой и принимать в расчет все части картины, даже вовсе еще не написанные и невидимые, ощущать все хитросплетение перекрещивающихся тонов и полутонов - вот что невероятно трудно и редко удается."( Из романа "Курортник", 1925)

"У меня в руках мой складной стульчик, это мой чудодейственный реквизит, вроде мантии чародея, и с его помощью я уже тысячу раз занимался этой самой магией и выигрывал бой с тупой действительностью. А за спиной у меня рюкзак, в нем маленькая доска и палитра с акварельными красками, бутылочка с водой и несколько листов прекрасной итальянской бумаги…" (Из размышления "Без краплака", газета "Берлинер тагеблатт", 1928)

"Любой из нас, художников, даже если он во многом сомневается в себе и рассматривает свой талант и умение исключительно как самую малость, имеет перед собой цель и задачу и делает, если остается верен себе, на своем месте что-то такое, что может сделать только он. Когда ты рисуешь вместе со мной в Тессине, и мы оба пишем один и тот же мотив, каждый из нас отображает не столько кусочек ландшафта, сколько в гораздо большей степени свою любовь к природе, и каждый из нас передает этот мотив несколько иначе, несколько по-своему… И как много художников, которых считали второсортными, а может, даже варварами в искусстве, предстали позднее благородными новаторами, чьи творения частенько приносили их потомкам душевное умиротворение и были искренне любимы ими, порою больше, чем самые великие картины мастеров-классиков". (Из письма к Бруно Гессе, 1928)

"В моих книгах зачастую не обнаруживается общепринятого респекта перед действительностью, а когда я занимаюсь живописью, у деревьев есть лица, домики смеются, или пляшут, или плачут, но вот какое дерево - груша, а какое - каштан, не часто удается распознать. Этот упрек я принимаю. Должен сознаться, что и собственная моя жизнь весьма часто предстает предо мною точь-в-точь как сказка, по временам я вижу и ощущаю внешний мир в таком согласии, в таком созвучии с моей душой, которое могу назвать только магическим." (Из эссе "Краткое жизнеописание", 1925)

"Обычно я не самый страстный собственник, легко расстаюсь с вещами, отдаю их с легкостью. Но сейчас мною обуяло ревностное усердие надежно сохранить то, что по праву - мое, я и сам порой смеюсь над этим. В саду на террасе, возле башенки с флюгером, я часами неподвижно сижу изо дня в день, внезапно став невероятно прилежным, и пытаюсь задержать, чтобы сохранить с помощью карандаша и пера, кисти и красок то одно, то другое из цветущего и исчезающего на глазах великолепия. Я мучительно рисую утренние тени на ступеньках в саду и извивы толстых плетей глициний, пытаюсь запечатлеть далекие и прозрачные, словно стеклянные, краски вечерних гор, неуловимые, как дыхание, и в то же время сверкающие, как драгоценные камни. У сталым возвращаюсь я потом домой, очень усталым, а когда вечером кладу свои листы в папку, меня печалит то, как мало я смог запечатлеть и сохранить от всего увиденного." (Из размышления "Между летом и осенью", 1930)

"В ответ на Ваше приветственное письмо посылаю Вам маленькую зарисовку, которую сделал в эти дни - рисование и живопись стали теперь для меня формой отдыха. Эта картинка должна Вам засвидетельствовать, что девственность природы и игра красок могут даже посреди трудной и проблематичной жизни в любой час вновь сотворить внутри нас веру и свободу." ( Из письма к студентке в Дуйсбурге, 1930)